class="p1">Теперь с высоты четырнадцатого этажа остается только сожалеть об этом. Ой вэй, как Вольф мог упустить свое счастье?! Как мог расстаться с любимой?! Не раз ему приходила мысль: надо срочно отыскать Симочку. Но он все откладывал, откладывал… Гастроли подмяли личную жизнь.

Точнее, успех гастролей.

С началом войны Сима, по слухам, попыталась выбраться из Бреста – решила добраться до своей Клевани. Если она попала в руки к немцам, это до конца жизни будет на совести Мессинга! За это он и теперь, на высоте четырнадцатого этажа, держит ответ. Все заслонила мысль о том, что, если фортуна повернулась к нему лицом, нужно успеть схватить удачу.

Чтобы прояснить ближайшее будущее, Мессинг прислушался к разговору сопровождавших его военных, однако рев моторов напрочь глушил их голоса. Он отважился проникнуть в их мысли, однако не смог уловить ничего, кроме восхищения «скоростным бомбардировщиком», на котором они летели, десятка полутора непонятных специфических терминов и малосвязанных между собою фраз, например, «наше небо – наша крепость», «самолет – лучший оратор летчика» или «неплохо потрудились на пролетариат буржуазные спецы». К Мессингу эта абракадабра не имела никакого отношения. Мессинг для них как бы не существовал, а если и существовал, то в форме некоего бездушного груза, который необходимо доставить к месту назначения и в срок. Как раз место назначения больше всего волновало его, но он никак не мог докопаться до ответа. Здесь было что-то не так. Военные не производили впечатления слабоумных или, что еще невероятней, безответственных служак. Они не могли не думать о точном исполнении приказа, но они не думали! Это были крепкие, лощеные, умеющие в нужный момент забыть обо всем второстепенном и сосредоточиться на выполнении задания товарищи. Возможно, разгадка заключалась в том, что Вольф еще плохо разбирался в советской терминологии? Или дело в том, что они куда лучше Кёппеника и его дружков были подготовлены к встрече с таким несуразным объектом, как Мессинг?

Это был тревожный сигнал.

Пытаясь развернуть их мысли в свою сторону, Вольф напомнил о себе:

– Я не заплатил за номер в гостинице.

Они, все трое, засмеялись:

– Не волнуйтесь, Вольф Григорьевич, заплатят…

– И чемоданчик там остался…

– И чемоданчик никуда не денется.

На этом общение закончилось. Их мысли вернулись в привычное русло.

Действительно, чемодан ждал Мессинга на аэродроме, в громадном черном автомобиле, – настоящем шевролете, – куда его посадили сразу после посадки. Счет за номер в гостинице ему так и не прислали, видно, кто-то действительно рассчитался за медиума по счету.

Пока мчались по ночному городу, Вольф успокаивал себя фантазией: было бы неплохо въехать на таком же шевролете, только белом и еще более громадном, на рынок в Гуре.

На рынок сбежались бы все, кто проживал в родном штетеле. Оркестр пожарников исполнил бы туш, бургомистр с золотой цепью на груди произнес речь. Полицейские едва сдерживали толпу, которая стремилась прорваться ко Мессингу, как хасиды к цадику. Бургомистр заявил бы: «Гура Кальвария гордится своим сыном!» Все закричали бы «ура» и спели «сто лят, сто лят нехай жие нам!» Вольф не стал бы сдерживать слезы, схватил бы микрофон и пообещал за свой счет построить среднюю школу, больницу и приют для престарелых. Народ будет в восторге, а ему только того и надо. Мессинг, знай себе, бормотал бы сквозь зубы: «Нате вам Вельвеле Мессинга, который и в школу никогда не ходил и для которого не нашлось невесты в этом проклятом штетеле! Вот вам кабцан, кортенверфер Вольф Мессинг!»

Была у медиума еще одна мечта – только, пожалуйста, не смейтесь! Неподалеку от Гуры расположено глухое захолустье, называется Черск. Там, на берегу Вислы, темнеет полуразрушенный средневековый замок. Говорят, ему лет шестьсот и принадлежал он когда-то какой-то итальянской королеве. Мальчишкой он смотрел с его башни, с осыпавшегося крепостного вала на речную долину и окрестные сады. В пору цветения яблонь вид был незабываемый!

Это были лучшие минуты детства. Фантазия рвалась на волю! Вольф воображал себя хозяином замка, судил и миловал подданных, отправлялся в поход, ловил рыбу в Висле. Отчего бы, если заведутся денежки, – а они после этой поездки должны были завестись – не купить эти развалины и не восстановить их в прежнем великолепии? То, что Черск далеко и там теперь хозяйничают сынки фюрера, ни капельки не смущало, ведь, убаюканный в машине, он одномоментно погрузился в сулонг и краем глаза различил в будущем притаившегося на башне красноармейца. Он разглядывал окрестности в странную, V-образную подзорную трубу, затем что-то скороговоркой кричал в телефонную трубку. Вслед за этим в западной стороне гроздьями вспыхивали блестки артиллерийских разрывов.

Скажете, дурацкие, наивные мечты, но о чем прикажете размышлять, когда тебя везут через незнакомый город, и ты боишься догадаться, куда тебя везут?

Мессинг готовил себя к встрече с очень высокопоставленным лицом. Не надо быть телепатом, чтобы смекнуть: если власти расщедрились на самолет, если к Пономаренко его доставили два человека, а в самолете стерегли трое вышколенных, умеющих прятать свои мысли офицеров, значит, Мессинг пошел в гору и его везут к главному балабосу[51] страны Советов.

…Автомобиль подкатил к воротам с пристроенными по бокам массивными будками, замыкавшими громадный деревянный забор. Из правой будки вышел охранник, внимательно осмотрел всех, сидевших в салоне, затем створки ворот раздвинулись, и машину пропустили на территорию.

Домик, вернее, дача, был невелик, одноэтажен, с двумя террасами, одна из которых, куда левым боком подъехал автомобиль, была освещена.

Мессинга провели в прихожую, здесь помогли раздеться. Он снял галоши с лакированных штиблет, в которых выходил на сцену, и некоторое время мялся, соображая, куда засунуть эту резиновую рвань. Сопровождавший его охранник указал на коврик перед входом:

– Оставьте здесь, – затем позволил Вольфу пригладить кудри и провел в просторный зал, оказавшийся столовой.

Здесь находилось семь человек. Четверо (одним из них был Пономаренко) расположились за длинным, покрытым зеленой скатертью столом. Двое на громадном диване, каждый на своем конце. Ближайшего к входу, сидевшего, закинув ногу на ногу, узнал сразу – встречал его фотографию в прессе. Фамилию не смог вспомнить, но был уверен: именно этот человек подписал мир с Гитлером.

Балабос не спеша расхаживал по залу.

Мессинг направился прямо к нему и сходу выпалил:

– Здравствуйте. А я вас на руках носил…

– Как это на руках? – удивился Иосиф Виссарионович.

– Первого мая… На демонстрации…

Сталин засмеялся.

– Какую демонстрацию вы имеете в виду, товарищ Мессинг? Недавнюю, в Минске или прошлую, в Германии?

Вольф испытал замешательство.

Сталин раскурил трубку и поинтересовался:

– Мне доложили, что вы, товарищ