Дидона останавливает Амару на пороге, схватив ее за плечо.

— Ты уверена, что нам следует здесь находиться? — шепотом спрашивает она.

— Мы слушаем ее крики каждую ночь.

— Да, но сейчас все иначе, ведь она не знает, что мы здесь!

Их перешептывание прерывается звуком, который они никогда прежде не слышали.

— Это что, Феликс? — ошеломленно спрашивает Амара.

Они забывают о сомнениях и превращаются в слух, изумленно глядя друг на друга. Стоны наслаждения, несомненно, исходят от Феликса.

— Поверить не могу! — говорит Дидона. — В постели со мной его лицо обычно не выражает такого блаженства. — Она надменно задирает нос, пародируя Феликса, и с брезгливым презрением смотрит сверху вниз на воображаемую женщину.

Амара фыркает от смеха и тут же зажимает рот ладонью. Девушки пытаются сдержать смешки, но вскоре уже давятся от беззвучного хохота.

— Я люблю тебя, я готова умереть за тебя… Я люблю тебя, люблю…

— Она ужасно переигрывает! Неужели он на это купится? — говорит Амара.

Судя по звукам, доносящимся из соседней комнаты, до сих пор они изрядно переоценивали проницательность Феликса.

Амара и Дидона замирают в ожидании, и наконец крики и стоны обрываются, но Виктория продолжает признаваться хозяину в безграничном обожании.

— Я так тебя люблю, ты для меня важнее всего на свете… Я люблю тебя, люблю…

В ее униженном, умоляющем голосе почти чувствуются слезы. Феликс тихо отвечает что-то успокаивающее.

— Вот так притворщица, — шепчет Амара. — Похоже, он принял все за чистую монету!

— Не стоит нам это слушать, — с заметной неловкостью говорит Дидона, на цыпочках выходит в коридор и шумно распахивает дверь, делая вид, что они только что вошли. — Сначала оденемся или хочешь сразу начать играть? — громко спрашивает она.

Голоса за стеной мгновенно замолкают. Амара и Дидона, усиленно топая, достают из сундука свою одежду и начинают исполнять первую песню. Раздетый до пояса Феликс открывает дверь, не выказывая при виде них никакого удивления.

— Можешь идти, — говорит он, оглянувшись через плечо.

Из спальни выскальзывает кое-как одетая Виктория с мокрым от пота и, возможно, слез лицом. Амара пытается встретиться с ней взглядом и подмигнуть, но она, пряча глаза, выходит в коридор и неслышно закрывает за собой дверь.

Амара скромно возлежит на мягком ложе Аврелия и мысленно благодарит богов за то, что они с Дидоной решили собрать свои просвечивающие одежды складками, чтобы выглядеть попристойнее. Сегодня она сидит не с Фуском. На сей раз Аврелий, очевидно, из забавы отвел ей место рядом с одним из своих самых старых друзей — адмиралом флота Плинием.

Это человек с суровым взглядом, седеющими темными волосами и твердым подбородком. Аврелий пытается вытянуть из него какие-нибудь забавные случаи из военной жизни, но Плиний, похоже, относится к редкому типу людей, которые склонны скорее к молчаливому созерцанию, чем к рассказам о себе.

— Я с удовольствием, — отвечает он на предложение Аврелия устроить ему развлекательную экскурсию по своим виноградникам. — Но боюсь, что ты найдешь меня весьма скучным спутником. Я надеюсь отправиться вглубь страны, к Везувию, чтобы увидеть некоторые редкие растения. Хотя, разумеется, вино также является одним из предметов моих исследований.

— Вино надо пить, а не исследовать! — смеется Аврелий. — Но, если пожелаешь, можем проехаться и вглубь страны.

За весь вечер Плиний не сказал Амаре ни слова, если не считать скупого комплимента их с Дидоной исполнению Сапфо, поэтому ее удивляет, когда он обращается к ней напрямую:

— Ты не разделяешь точку зрения нашего хозяина?

— Прошу прощения? — растерянно переспрашивает Амара.

— Твое вино. Ты почти ни разу его не пригубила.

Амара смотрит на свой бокал, стоящий возле настолько же полного бокала ее собеседника.

— По-моему, пьянство сродни сну, а я предпочитаю жить с открытыми глазами.

Он пристально смотрит на нее.

— Интересно, — говорит он. — Наши взгляды совпадают.

Амара понимает, что ей удалось завладеть его вниманием, и старается поддержать беседу:

— Ты изучаешь медицинские свойства растений?

Плиний пренебрежительно дергает уголком рта.

— Хочешь рассказать мне об особом воздействии, которое они оказывают на женщин?

— Я говорила не о приворотных зельях, — вспыхнув, отвечает Амара. — Мой отец был последователем Герофила.

— Герофила? Может, ты и сама поклонница его работ? Почему бы тебе не положить его сочинения на музыку?

Гости, с насмешливым любопытством прислушивавшиеся к их разговору, посмеиваются. Амара перенесла от мужчин на подобных пирах немало оскорблений, выдаваемых за комплименты. Она понимает, что принимать слова этого человека так близко к сердцу глупо и нелепо, но ее сердце тяжело стучит в груди, и ей не удается смолчать в ответ.

— «Без здоровья и мудрость незавидна, и искусство бледно, и сила вяла, и богатство бесполезно, и красноречие бессильно», — повысив голос, говорит она по-гречески. — Я не положу Герофила на музыку, мой господин, но готова прожить жизнь в согласии с его мудростью.

— Я обидел тебя. — На лице Плиния отражается удивление, а не гнев. Он смотрит на нее так, будто с ним только что заговорила собака. — Прости. Ты ведь действительно могла читать Герофила. Чему из его трудов научил тебя отец?

При этом вопросе гнев Амары сразу же угасает. Она опасается, что слишком раскрылась.

— Мне не следовало столь дерзко позволять себе… — бормочет она.

— Конечно, следовало! Не спускай мне мою заносчивость! — раздраженно перебивает Плиний. — Довольно ложной скромности. Просто ответь на мой вопрос.

— Мой отец Тимай был врачом в Афидне, — говорит она. — Ему хотелось, чтобы кто-то ему читал, но у него не было сына. Поэтому ему читала я. — Плиний молчит, и она решается продолжить: — Его особенно интересовала выдвинутая Герофилом теория циркуляции крови. — Амара умолкает. — Можно? — Она берет Плиния за запястье и чувствует, как его пульс ускоряется от легкого прикосновения ее пальцев. — Это ритм твоей крови, задаваемый сердцем, — произносит она. — По крайней мере, так считал Герофил.

— Осторожно! Не позволяй ей отворить тебе кровь! — шутит один из гостей.

Амара отпускает запястье Плиния, и оба они смеются. Гости возвращаются к своим разговорам, и они с Дидоной встают, чтобы исполнить еще одну песню. Когда она возвращается на его ложе, Плиний молчит, но она чувствует, что он остро ощущает ее близость.

Она не удивляется, когда он решает уйти пораньше, но, прежде чем подняться, он снова обращается к ней: