Митрадат повернулся к посыльному.

– Приведите ко мне Флавия! – приказал он.

И принялся расхаживать взад и вперед, взад и вперед; в ямах трещал огонь, снаружи свистел ветер. Сегодня в зале было дымно, у Эодана слезились глаза. Он вспомнил вчерашний вечер… какой маленькой она была перед огромной башней, которой был царь… и почему она так боялось, что его недовольство ею отразится на ее друзьях? Когда царю надоедала наложница, даже если он провел с ней всего одну ночь, он не гневался на нее. У него всегда достаточно женщин. Он отдавал ее кому-нибудь из вельмож как знак особого расположения, и, конечно, вельможа всегда очень бережно обращался с таким подарком. Обычно он делал эту женщину своей главной женой.

Поэтому благодаря одному факту, что царь призвал ее в свою постель, на плече Фрины воцарилась золотая удача.

Он, напрягаясь, подумал: неужели она так не хотела попасть в гарем, что решилась бежать одна? Там земля волков, медведей, рысей и пастухов, еще более диких, чем эти звери; а южнее Ликония и Парфия, где женщина – тоже всего лишь животное. Если она не погибнет в пути, наступит момент, когда ей придется пустить кинжал против себя.

Вошел Флавий.

– Приветствую тебя, царь Востока, – сказал он. Увидел Эодана и остановился. Кимвр стоял неподвижно.

Флавий прикусил губу. Потом спросил:

– Чем я могу послужить твоему величеству?

– Что ты можешь сказать об исчезновении Фрины? – спросил Митрадат.

– Что?

Флавий шагнул назад. Он посмотрел на Эодана, потом на царя, и его губы искривились в легкой улыбке.

– Я ничего не знаю, повелитель, – ответил он. – Неужели она бежала ночью?

– Так говорят, – сказал Митрадат. – Это твоя работа?

– Конечно, нет. Великий царь, я предполагаю…

– Он говорит, что не он причина, – резко сказал Эодан. – Но мой господин знает, что он никогда не был моим другом или другом близких ко мне людей. Да и сам Рим не друг Понта. Каким может быть лучший удар по нам всем?

Флавий посмотрел на Митрадата, который зарычал, как зверь на арене. Потом взгляд ржаво-карих глаз римлянина отыскал глаза Эдана и больше их не отпускал.

– Таков твой план ударить по мне? – спросил он.

– Я ничего об этом не знаю! – закричал Эодан. – Знаю только…

Флавий с улыбкой покачал головой.

– Кимвр, кимвр, ты отказался от своего природного оружия и попытался использовать женщину. Это не принесет тебе победы. Когда унижаешься, это никогда не приносит удачу.

Эодан искал слова, но нашел только черный туман гнева и страха. И стыда – за то, что пытался использовать бегство Фрины как кинжал в спину римлянина. Да, потрясенно подумал он, я призвал на себя зло и теперь должен выдержать, что из этого выйдет.

Флавий снова повернулся к Митрадату. Он произнес речь, резкую, словно обращался к армии.

– Великий царь, ты должен быть оскорблен такой неловкой попыткой лишить меня твоего царского расположения. Разве не вероятней, что этот человек, который хорошо знает девушку – у нас только его и ее слово, что она девственница, – уговорил ее бежать? У нее было гораздо больше возможностей договориться ним и с его другом, чем у меня; хозяин каравана, с которым мы пришли сюда из Синопа, подтвердит, что она всю дорогу сторонилась меня, а вот вчера днем она была в палатке Эодана. И разве убежала бы она в пустыню без надежды на помощь? Разве не могла рассчитывать на помощь сообщника, офицера, который может уезжать из армии, когда и куда захочет, привезти ей еду, защитить и помочь вернуться к себе на родину?

Мощное тело Митрадата сгорбилось. Он так сжимал рукоять кинжала, что побелели костяшки; тремя красными глазами он посмотрел на Эодана и спросил:

– Что скажешь на это?

– Что я служу царю, а этот римлянин нет, – неистово ответил Эодан.

Он чувствовал, что фразы Флавия словно загоняют его.

– Защитник Востока, есть простое объяснение случившегося. Точнее два таких объяснения. Первое. Варвар и гречанка боялись того, что случится, если ты, их господин, узнаешь, что она солгала тебе, она всего лишь отбросы в виде беглой рабыни. Поэтому он отослал ее и попытается увести вслед за армией; Замаскированная, она сможет жить с ним в Синопе; или он может обмануть ее таким обещанием, убить и похоронить. Второе. Возможно, он говорит правду, и она сама приняла решение бежать. Подобное к подобному: Она, родившаяся в рабстве, предпочтет лежать с каким-нибудь фригийском пастухом коз, чем с царем.

Митрадат взревел, словно его пробили копьем. Он схватил лампу, сорвал ее с цепи и бросил в яму с костром. И когда Эодан увидел его дергающееся лицо, он понял, что видел такое выражение и раньше – у маленьких детей, кричащих в неконтролируемом гневе.

– Она пойдет в огонь вслед за этой лампой, – сказал понтиец. Это прозвучало почти как стон.

– Римлянин лжет! – Эодан шагнул к Флавию, подняв руки. Истощенное орлиное лицо ждало его с выражением превосходства. – Я вырву у него это из горла!

Придя в себя, он повернулся и воскликнул:

– Мы не знаем, не колдовство ли это, повелитель.

Митрадат с трудом глотнул. Он кулаком ударил по ладони и стал ходить под изображениями кельтских богов; дюйм за дюймом он укрощал свой гнев. Наконец он остановился. Мрачно посмотрел на Эодана и спросил:

– Поклянешься ли ты всем святым для тебя, что ты никогда не знал ее тела и что это не твоих рук дело?

– Клянусь, мой царь, – сказал Эодан.

– Слово варвара, – усмехнулся Флавий.

– Молчи! – гневно сказал Митрадат. – Я знаю этого человека.

Он еще какое-то время размышлял.

– Может ли один человек знать другого или даже самого себя? – спросил он у деревянных богов.

Лицо его застыло: он принял решение.

– Что ж, – тяжело сказал он, – похоже, она ушла по своей воле или была околдована. И в том и в другом случае она недостойный сосуд для царского семени. Пусть Аксилон заберет ее.

Мышцы Эодана начали расслабляться. Где-то в глубине сознания возникла мысль: Флавий повернул мою глупость против меня, но, может быть, Фрина оставила своего доброго гения, чтобы помочь мне. Потому что сейчас все стало так, как она хотела: ее не преследуют, а я и Тьёрр не впали в немилость.

– В конце концов она всего лишь еще одна женщина, – сказал Митрадат. – Я мог послать за ней людей, чтобы она умерла как урок другим, но это недостойно цивилизованного человека.

– Она, несомненно, убьет себя, когда покажутся твои всадники, твое величество, – сказал Флавий. – Конечно, если