– Не будешь ли так добр, чтобы бросить мне вызов? – спросил он.

– Я не дурак, – ответил Эодан.

– Конечно, не в этом отношении… Поскольку твоя жизнь теперь зависит от капризов царя, ты будешь исполнять эти его малейшие капризы, как… как хорошо обученная собака. – Флавий говорил спокойно, старательно подбирая слова. – Похоже, это правда: рожденный рабом всегда остается рабом.

Эодан обеими руками сдерживал душу. Наконец он сказал:

– Я встречусь с тобой за пределами власти Рима и Понта.

Флавий в улыбке оскалил зубы.

– Твое уничтожение для меня важней сомнительного удовольствия одного поединка.

– Значит, ты боишься, – сказал Эодан. – Ты сражаешься только с женщинами.

Флавий сжал свободную руку. Его точеное лицо застыло. Ровным голосом он сказал:

– Не могу не улыбнуться женщинам, которые всегда становятся твоим щитом. Теперь это рабыня гречанка. А сколько еще ты оставил за собой до того, как обольстил мою жену?

– Я вошел в дверь, которая была открыта для всех, – сказал Эодан.

– Подобное к подобному. Тебя утешит, кимвр, знание, что она развелась со мной? У нее не мой ребенок, ублюдок, которого я бы, несомненно, утопил, если бы он родился в моем доме.

Эодан испытал тупое удовольствие. Это недостойный способ причинить боль врагу, но другого у него нет.

– Значит, твои надежды на пост консула развеялись? – сказал он. – Что ж, я хотя бы одну услугу оказал Риму.

– Вовсе нет, – ответил Флавий. – Потому что я разрешил провести развод по-дружески, не выдвигая обвинений в нарушении супружеской верности, хотя и мог бы. Поэтому ее отец благодарен мне. – Он кивнул. – Наступают тревожные годы. Плебс восстает, а патриции враждуют друг с другом. В этой сумятице я поднимусь достаточно высоко, чтобы объявить твоего ублюдка вне закона.

Эодану никогда в голову не приходило подумать о своих внебрачных детях. Он держал Отрика Викки на коленях и объявил его своим наследником, а в остальном… Но сейчас в глубине души он почувствовал нежность. Он не мог найти причин для этого; здесь какая-то Сила. Он рискнул бы гневом Митрадата и сломал бы Флавию шею, чтобы спасти еще не родившегося ребенка, маленького и одинокого в темноте, которого он скорее всего никогда не увидит. Но нет, стражники на стенах схватят его раньше, чем он выполнит свою задачу.

Он удивленно спросил:

– Поэтому ты преследуешь меня?

– Я выполняю поручение республики.

– Царь сказал верно: республика не настолько заинтересована в одном человеке. Этот декрет – жест, чтобы доставить тебе приятное, скорее при посредстве твоего тестя. Это ты тратишь жизнь на то, чтобы уничтожить меня.

– Ну, если хочешь, я мщу за Корделию, – сказал Флавий. В его глазах была тревога.

– Я спас тебя при Аравсионе. И что для тебя была Корделия?

– И поэтому сейчас ты взываешь к прошлому и просишь сохранить тебе жизнь?

– О, нет, – негромко сказал Эодан. – Я благодарю всех богов за то, что мы снова встретились. Потому что ты убил мою Викку.

– Я убил? – воскликнул Флавий. Он побледнел. – Если бы боги существовали, они бы уничтожили тебя.

– Твой меч поразил ее, – сказал Эодан

– После того как ты бросил ее на него! – закричал Флавий. – Ты ее убийца и только ты, никто больше! Хватит с меня твоей грязи!

Он повернулся и почти убежал. Фрина, маленькая и одинокая у ворот, отскочила от него. Он исчез.

Эодан какое-то время стоял, глядя вслед римлянину. Ему пришло, словно голос с неба. Так вот почему он должен меня ненавидеть. Он тоже по-своему любил Викку. Действительно душа человека подобна лесу в ночи.

Эодан холодно подумал: Это хорошо. Теперь я уверен, что Флавий никогда не уйдет с моего пути, пока один из нас не умрет.

Фрина подошла к нему, и они вместе пошли от замка. К ним подбежал Тьёрр.

– Пришли римляне, – крикнул он. – В лагере дюжина римских солдат… Клянусь, я видел Флавия среди… Фрина! Ты здесь!

– У тебя есть еще какая-то информация? – ласково спросила девушка.

Они шли к палатке Эодана, и она объясняла алану, что произошло. Тьёрр крепче сжал молот.

– Клянусь громом, – сказал он, – ты хорошо поступила! Но чем ты можешь нам помочь?

– Не знаю, – неуверенно ответила она, – не могу пока сказать. Может, слово… еще один умоляющий голос… с унижением, которое невозможно для Эодана… или какой-нибудь план. Я просто не могла оставаться.

Тьёрр взглянул на склоненную голову кимвра.

– Не сердись на него, если он слишком холодно благодарит тебя, – сказал он. – В последнее время в нем какая-то чернота, и это не могло ее ослабить.

– Он уже безмерно отблагодарил меня, – ответила она. – Тем, как встретил.

Они вошли в палатку. Эодан лег на груду шкур и погрузился в молчание. Поговорив шепотом с Фриной, Тьёрр решил показать ее личной охране Эодана, конюхам и другим слугам.

– Не смейте ее оскорблять, – сказал он. – Повинуйтесь ей, как мне. Всякому, кто поведет себя по-другому, я проломлю голову. Понятно?

Когда они вернулись, был уже близок закат. Эодан сидел перед грудой шелковых и льняных тканей и украшений.

– Раб принес это тебе, Фрина, – сказал он. – Царь приказал тебе присутствовать на пиру.

– Царь! – Она удивилась. – Что царю от меня нужно?

– Не бойся, – сказал Эодан. – Он жесток только с врагами.

У Тьёрра блеснули глаза.

– Но это замечательно! – воскликнул он. – Девушка, ты можешь обеспечить свое будущее! Я найду женщину, чтобы тебе помогли одеться…

Когда она ушла, он сказал:

– Она как будто не рада царской милости.

– Слишком боится за нас, – ответил Эоден. – Думаешь, у нее есть причины бояться?

– Не знаю… да и все равно. Лишь бы добраться до Флавия.

Когда стемнело, пришел эскорт солдат с факелами, чтобы проводить их в замок. Войдя в пиршественный зал, Эодан увидел, что все ярко освещено. Попытки сделать зал достойным царя видны были в том, что на пол набросали награбленную одежду; в тени за резными столбами с изображениями богов играли музыканты. Сегодня Митрадат не давал большой банкет – были приготовлены ложа для двух десятков офицеров, Эодан сидел справа от царя, за ним Тьёрр, а слева – Флавий. Кимвр и алан были в персидских костюмах, бросая вызов простой белой тунике римлянина. Остальные были одеты в греческом стиле, кроме царя, который набросил на широкие плечи пурпурное одеяние.

Эодан приветствовал Митрадата и вельмож как всегда и напряженно опустился на ложе. Царь взял фрукт из хрустальной чаши.

– Никогда раньше это место не знало такого собрания великих, – с сардонической