Заключение

Граждане Москвы в меняющемся контексте

Советское наследие и городская гражданственность

В обширном исследовании «вызывающих разногласия объектов», таких, например, как аэропорты, в Японии и на Западе, Д. Олдрич установил, что власти «старательно избегают затратного противостояния и выбирают для размещения объектов слабые гражданские общества» [Aldrich 2008: х]. Этот вывод дополняет мнение о том, что «бедные, неблагополучные и… маргинализованные» слои населения страдают от неолиберальных проектов реконструкции городов несоизмеримо сильнее остальных [Harvey 2008: 5]. В США важными факторами процесса редевелопмента часто являются расизм и «реваншистская» предвзятость в отношении неимущих [Smith 1996], но, как поясняет Олдрич, власти все же заинтересованы в как можно более беспроблемном осуществлении своих планов. «Когда гражданское общество слабо и неорганизованно, государство, чтобы довести проект до конца, обычно использует принудительные стратегии. <…> Лишь когда должностные лица сталкиваются с организованным противодействием, они применяют более гибкий подход» [Aldrich 2008: x-xi].

Когда Ю. М. Лужков занял свой пост, в столице практически не существовало того, что можно было бы считать гражданским обществом. В целом не было ни одного московского района, который мог бы самоорганизоваться заметно лучше остальных. По сравнению с капиталистическими городами распределение населения на территории советских мегаполисов было гораздо более бессистемным. Главное исключение из этого обобщения обуславливалось распространенностью служебного жилья – то есть в кварталах, окружавших крупные промышленные объекты, проживало сравнительно больше рабочих, а в районах с концентрацией научно-исследовательских и образовательных учреждений – больше «белых воротничков». Однако в Москве не было ни трущоб, ни гетто, в которых люди концентрируются по классовому или национальному признаку. Кроме того, принадлежность к среднему классу определялась наличием высшего образования и умением вести интеллектуальные беседы. Признаком статусности было также владение автомобилем. Но ни один из этих факторов не наделял людей каким-то особенным осознанием своих прав или особыми качествами, которые могли бы сделать одни районы намного более неподатливыми к градостроительной политике, чем другие.

Лужковскому режиму не было нужды определять, в каких районах гражданское общество относительно слабо, поскольку, как говорилось в главе второй, практически повсюду люди не желали участвовать в политической жизни. Однако фундамент начал закладываться. По меткому утверждению О. Шевченко, озабоченность москвичей выживанием в «кризисные» 1990-е годы «обеспечила индивидам стимул к созданию оборонительных объединений и основу для развития коллективной солидарности» [Shevchenko 2009: 14]. Хотя «постсоциалистические акторы» презирали партийный подход, они «возлагали на государство… всю ответственность за те проблемы, с которыми сталкивались изо дня в день» [Shevchenko 2009: 6]. Когда местные власти угрожали домам и районам, появлялись новые «оборонительные объединения», такие как инициативные группы. По словам О. Шевченко, «каждое [частное действие] может быть нацелено не более чем на сохранение стабильности, но действия, предпринятые коллективно, способствуют формированию новых институтов и инфраструктур и, по сути, трансформируют общество изнутри» [Shevchenko 2009: 11]

Московский жилой ландшафт по сравнению с западным практически не был социально сегментирован. Хотя бывали исключения, в целом жилье при советской власти распределялось без учета национальной принадлежности и с относительно небольшим учетом общественного положения [French 1995: 137]. С 1991 года некоторые люди при возможности начали переезжать в более привлекательные районы, но этот процесс сдерживало то, что населению была предоставлена возможность практически бесплатной приватизации жилья. Цены на московском рынке недвижимости резко подскочили, сделав новые квартиры недоступными для большинства горожан. Многие из них пустуют и сейчас: их владельцы спекулируют на быстром росте рыночной стоимости. В то же время старые квартиры в панельных домах непривлекательны для потенциальных покупателей жилья. При этом ипотечные кредиты по-прежнему не по карману большинству людей.

В результате население московских домов и районов до сих пор отличается большим разнообразием, чем на Западе [Pavlovskaya, Hanson 2001: 6]. Это, по всей видимости, является хорошим подспорьем для самоорганизующихся инициативных групп. По соседству могут найтись юристы, готовые безвозмездно предоставить свои услуги, молодые специалисты и студенты, отлично владеющие компьютером и электронными средствами связи. Молодежь пригодится и в том случае, если нужна физическая сила – скажем, чтобы свалить строительное ограждение. А кто, как не бабушки, гуляющие с внуками и собаками, сможет дежурить на пикете в течение всего дня? Кроме того, пенсионерки формируют ядро сети неформальных соседских связей в своей округе. Рядом могут проживать даже знаменитости, вроде Т. А. Догилевой, способные вывести местную борьбу на более высокий уровень.

Практически каждый московский район располагал более или менее одинаковыми возможностями. При Лужкове горожан держали в неведении или дезинформировали о том, какая судьба ждет их дома или районы. Но с распространением социальных сетей москвичи уже имеют возможность осведомлять друг друга о событиях, происходящих в городе, да, собственно, и во всей стране. Когда граждане прибегали к посредничеству лужковских судов, они неизменно проигрывали. Нередко против них применяли насильственные методы, особенно частная охрана девелоперов. Ярким наглядным примером и именем нарицательным для обозначения общего недовольства стало Южное Бутово. Единичные протесты против уплотнительной застройки превратились в общегородское движение. Особенно москвичи гордятся тем, что укрепили сплоченность столицы, помогая незнакомым людям, выступавшим на защиту своих районов. В некоторых случаях практическую помощь оказывали «сторонние агитаторы» из оппозиционных партий и групп, особенно С. С. Митрохин из «Яблока», но помимо этого активисты вызвали призрак борьбы за «право на город», превращающейся в движение за «право на страну». На этом этапе Лужков взял курс на «более гибкий подход», который, теперь под руководством Собянина, имеет потенциал для углубления сотрудничества между государством и гражданским обществом.

От подданных к гражданам

К. Клеман не только профессионально изучает общественный активизм, но и, будучи директором московского института «Коллективное действие», практикует и пропагандирует его. По ее мнению, инициативные группы наподобие тех, что борются с уплотнительной застройкой, могут помочь россиянам преодолеть отвращение к участию в политической деятельности и трансформировать авторитарные методы власти. Клеман анализирует процесс, в ходе которого некоторые протестующие, «политизируясь», попутно способствуют созданию нового сообщества, заметно отличающегося от традиционного узкого круга друзей. Это сообщество – «группы активистов, требующие полных и реальных гражданских прав» [Clement 2008: 76].

Сколько именно активистов «политизировалось», неизвестно. С. Грин обнаружил, что существует «весьма реальная связь между социальными движениями… и массовой активизацией» зимы 2011-2012 годов [Greene 2014: 203]. К. Клеман подтвердила наблюдение С. Грина [Клеман 20136:198]. С другой стороны, всецело преданные делу активисты, вышедшие из местных движений, возможно, исчисляются сотнями, если судить по многолюдности митинга в поддержку референдума на Пушкинской площади в 2009 году. При этом очевидно, что в местных выступлениях против конкретных строительных