поскольку в обоих случаях одна группа гражданского общества вступила в конфликт с другой. Однако РПЦ – это нечто большее, чем общественная группа. Около двух столетий, начиная с царствования Петра I и до прихода коммунистов, Церковь являлась по существу правой рукой власти. После распада Советского Союза как ельцинский, так и путинский режим укрепили взаимоотношения с РПЦ до такой степени, что ныне Церковь опять можно считать одним из столпов федеральной власти.

Есть еще один, более важный аспект данного конфликта, отличающий его от полемики по поводу Ленинского проспекта. В последнем случае местные противники проекта и автовладельцы, выступавшие за расширение дороги, без труда понимали друг друга, и ни одна из сторон не пыталась отрицать, что другая имеет законное право отстаивать свои интересы. Это был, по выражению Ш. Муфф, агонистический конфликт [Mouffe 2013: 138].

Столкновение же между сторонниками и противниками программы строительства храмов «пешей доступности», напротив, являет собой глубокий и ожесточенный антагонистический конфликт – это означает, что каждая сторона склонна видеть в другой не оппонента по отдельному вопросу, а непримиримого врага. Это не просто локальные разногласия по поводу обустройства среды обитания – у каждой из сторон есть единомышленники по всей России. Данные споры представляются сражениями «культурной войны».

Выше было приведено несколько комментариев сторонников строительства церквей. Защитники парка в большинстве своем заявляли, что они не против возведения храмов, но только не в природных зонах. Но в их комментариях (в данном случае – на платформе для гражданских кампаний Change.org, где была размещена петиция группы защитников парка в районе Тропарево-Никулино Западного АО) фигурируют и другие опасения. Кто-то высказывает бытовые соображения: церковь увеличит автомобильную нагрузку на квартал; кроме того, храмы не должны строиться рядом со школами и детскими садами, так как они привлекают «попрошаек, алкоголиков». Многие считают, что приоритетом государства должны быть практические, светские заботы, а не церковное строительство: «Вон по всей России таких примеров куча, сотни школ закрывают, а храмы и мечети как грибы растут». Для некоторых это вопрос законности и принципа: нельзя занимать территории, считающиеся особо охраняемыми, а правительство незаконно финансирует строительство церквей. Но многими данная проблема воспринимается эмоционально: людям кажется, что это дело рук некой злой силы, навязывающей стране культурный регресс. Время от времени в комментариях всплывает слово «средневековье», а также «культ» и «бред». Один комментатор вспоминает изречение Маркса: «Религия – опиум для народа». Другой явно выступает за антицерковный погром: «Бей попов, спасай Россию!» Третий формулирует свою позицию более конкретно: «Я подписываюсь [под петицией] потому, что устал от подпольных, мафиозных способов манипулирования общественным мнением, от наглости служителей культа» [Повторные 2015].

Комментаторы на спонсируемом церковью форуме проявляли не менее горячую враждебность к «храмоборцам»: «Все они выступают против России»; «Я оказалась не готова к общению с людьми, у которых нет ни совести, ни принципов»; «Идет борьба зла на уничтожение православия в России», «Таких надобно лишать гражданства и всего имущества. Такие элементы – враги нашего общества, государства. Это предатели, а предателям среди нас не место. Они, наверно, жиром заплыли от безделья – вот и страдают такой ерундой либо отрабатывают западные гранты» [Как организуют 2014].

Нет места лучше дома

В 1990-е годы жителей коммунальных квартир в центре столицы переселяли на периферию без особых общественных протестов, а дома реконструировали. Общественные пространства, которые жители считали частью своей среды обитания, застраивали торговыми центрами и другими новыми объектами, но, хотя люди возмущались, а иногда подавали в суд, в целом сопротивление было сдержанным. Идея сноса хрущевок, напротив, в мгновение ока породила массу ущемленных горожан, объединенных общей проблемой. Затем экономический бум, сопровождавший восстановление после кризиса 1998 года, поднял волну уплотнительного строительства, которое вызвало недовольство жителей практически во всех уголках Москвы. Люди перенимали опыт соседей, учились использовать Интернет, чтобы делиться этим опытом и организовывать сопротивление застройке, угрожавшей их домам и окрестностям. Как показал инцидент в Бутове и последующий опрос общественного мнения, москвичи и остальные россияне сочувствовали местной оппозиции девелопменту. Чувствуя давление сверху и снизу, Лужков сделал процесс городского планирования более открытым, поощряя общественность к более активной вовлеченности в него. В частности, при нем стали обязательными публичные слушания по каждому крупному строительному проекту, что выходило далеко за рамки требований федерального законодательства.

Новый мэр, Собянин, заморозил строительство в центре в первую очередь для того, чтобы снизить транспортную загруженность, но попутно эта мера устранила причину большого недовольства местных жителей. Вдобавок Собянин покончил с вопиющей коррумпированностью лужковского режима, которая увеличивала раздражение людей, и без того возмущенных уплотнительной застройкой. Новый мэр предпринял заметные усилия по расширению двусторонней коммуникации с взволнованной общественностью по широкому кругу вопросов, включая новые строительные проекты. В 2012 году Собянин пресек попытку Мосгордумы изменить правила проведения публичных слушаний и тем самым сделать их в большинстве случаев бесполезными.

Жалобы граждан на то, что чиновники пренебрегают правилами проведения публичных слушаний или по меньшей мере обходят их, не редкость. Тем не менее люди посещают слушания и пользуются ими для достижения своих целей. Иногда успешно, иногда нет. Исход часто бывает непредсказуем: порой решающее значение может иметь случайное событие, например смерть пожилого участника протестной акции. И все же сходные черты многих проигранных битв позволяют выявить определенную закономерность.

Строительство, инициированное городским правительством, а также другими государственными структурами, судя по всему, влечет за собой больше нарушений закона, чем проекты частных застройщиков, как было, например, с прокладкой линии метро через Битцевский парк. Может показаться, что конфликт из-за Ленинского проспекта противоречит данному выводу, но, скорее всего, это исключение, подтверждающее правило. Городские и местные власти прикладывали все усилия к реализации проекта, но общественное сопротивление оказалось слишком масштабным (и грамотно организованным) – это была самая напряженная борьба против строительства в столице со времен потерпевшего фиаско плана реконструкции Пушкинской площади. К тому же, если развитие Новой Москвы будет продвигаться успешно, всегда можно стряхнуть пыль со старых проектов и попытаться осуществить их вновь.

Кампанию РПЦ по сооружению храмов «шаговой доступности» также следует считать режимной. Этот классический административно-командный проект, вызвавший сопротивление по всей Москве и не только, безусловно, заручился благословением Кремля – иначе ему не был бы дан ход. Помимо прочего, эти локальные конфликты обнажили гораздо более серьезные проблемы государства, как показала взаимная критика антагонистов. Стремление одних людей спасти парк может казаться другим поползновением свергнуть путинский режим и подорвать «духовные скрепы» российской государственности. В то же время появление маленькой, эстетически привлекательной церкви может показаться кому-то попыткой насильно вернуть Россию