Он извлек из портфеля бутылку «Хванчкары».

– Какая роскошь, – улыбнулась Наталья, – у нас прямо-таки гнездо разврата. Только не забывай, к вечеру мне за Сонечкой…

– Я буду внимательно следить за твоим поведением, – пообещал он.

Выпили по глотку, Андрей подивился, как быстро хмель ударил в голову. Он вообще ощущал себя странно, растекшимся, как медуза, беззаботным и непозволительно спокойным. Ослабив галстук, Андрей поднял стакан, как хрустальный бокал:

– За тебя, Наташенька. Я хочу, чтобы мы завтра расписались, согласна?

Наталья снова опустила ресницы, затем, подняв их, поглядела на него с таким неподражаемым, мягким выражением, которое можно было бы назвать бархатным, если бы не сквозило в нем нечто плотоядное. Из всех знакомых ему женщин лишь она одна способна была так смотреть. Иной раз это пугало.

– Ау, Наташа? – напомнил он о себе.

И тут в дверь раздался стук, бодрый, уверенный.

– Сиди, я открою.

На пороге стояла небольшая девица в ситчике, спортивных тапочках и красной косынке – это было все, что виднелось из-за внушительной корзины, полной замечательных цветов.

– Уважаемая Наталья Лукинична, – громко и торжественно завела гостья, – коллектив нашей текстильной фабрики от всей души поздравляет вас с днем рождения. Мы очень ценим ваш вклад в наше общее дело возрождения народного хозяйства и в знак благодарности преподносим вот эти замечательные цветы, а также… – Она завозилась, точно пытаясь влезть к себе в карман, не освобождая рук, потом, сообразив, что это невозможно, сунула корзину Андрею: – Подержите, гражданин.

Андрей ухватился за нее. Тяжелая! Как такая мелочь ее таскает…

Один «браслет» мерзавке удалось ловко защелкнуть, второй вхолостую клацнул в воздухе.

– Ах ты тля эдакая, – задушевно проговорил Андрей, заламывая ей руку и отшвыривая в сторону.

Она отлетела к столу, но поднялась, прижавшись к стенке, так и сверля его глазами. И хотя Наталья молчала, даже зажала рот руками, одного взгляда на нее хватило, чтобы понять: она и сдала.

– Так, значит, Наташенька? Ну что ж. Не хотел я этого.

Голова была тяжелой, в глазах то и дело вспыхивали какие-то пятна. Князь потер лоб, вынул из кармана «ТТ», принялся наматывать на руку пальто. Возникла глупая мысль: «Жалко, вещь хорошая. Порох потом не отчистить».

Прицелился.

Что-то с грохотом повалилось в смежной комнате. Андрей перевел дуло на дверь. За стенкой послышались скрип половиц, старческое перханье, шарканье, брюзгливо зашамкали:

– Наташка! Что тут опять учудила, чухлома ты безрукая, чтоб тебя…

Как в замедленном кино, Андрей смотрел, как увеличивается щель, появляется волосатая рука, потом трясущаяся, лохматая голова…

– Дед, на пол! – крикнула девчонка, метнулась, ударила обеими руками по двери, заталкивая его обратно.

Глухо грянул выстрел, вскрикнула Наталья. И тотчас, со свистом прорезав воздух, блеснул какой-то диск, ярко вспыхнул, как фонарь бомбардировщика. С хрустом ударило в переносицу. Андрей без звука рухнул на пол.

Введенский, перевернув его на живот, накинул наручник и на вторую руку, пистолет отпихнул в сторону, обернулся. Наталья, унимая трясущиеся руки, как могла перетягивала Кате плечо. Подняла испуганные глаза, позвала:

– Миша, плохи дела.

Недолго думая, он схватил девушку на руки и побежал с ней на выход.

Наталья осталась одна. На полу валялся бесчувственный человек, которого до недавнего времени она почитала чуть не за бога, рядом валялось сокровище, ради которого до недавнего времени брат был готов на все, вплоть до смертоубийства. Он швырнул его, как камень, а потом бросил валяться на полу.

Без особого интереса и сама не понимая зачем, она подняла с пола бляху, сунула ее в свой привычный тайник, в футляр швейной машинки.

Наталью охватило ощущение нереальности происходящего. Снова все перевернулось с ног на голову, в который уже раз за тридцать семь лет. Она чувствовала смертельную усталость и рассеянность. Как будто со стороны, увидела, как пистолет Князя каким-то образом оказался у нее в руках, зачем-то взвела курок, зачем-то вдавила дуло под подбородок – сильно, до боли.

Послышались быстрые шаги, на пороге показались девчонка Гладкова и ее ухажер, кажется, Николай. Наталья увидела ее огромные, вытаращенные глаза, заметила, как парень рванулся было вперед, но замер, почему-то с поднятыми руками.

Она улыбнулась и спустила курок.

Сухо клацнула осечка.

– Никогда не слышала более оглушающей тишины, – по-светски заметила она.

Колька решительно вырвал из вялой руки оружие:

– Дайте сюда. Взрослая же баба!

– Коля, – укоризненно произнесла девушка, удивленно оглядывая помещение.

– А ты не варежкой торгуй, а беги в отделение, – приказал он. И, увидев, что она хочет возразить, поднял ладонь: – Тихо! Меньше слов – больше милиции.

Оля убежала.

– Встретили вашего папеньку с поклажей, – хмуро отчитался Колька, – ну, я Соньку и Светку за мороженым отослал, а потом играть, нечего им тут.

– Спасибо.

– Вы чего расселись? Давайте быстро вот это со стола, – он указал на вино, – не хватало еще, чтобы вся округа знала, что вы спились.

– Без разницы, – безразлично заметила Наталья. – Что с того? Все равно уж не отмоешься.

– Враки, – отрезал он, – всегда можно. Взять батю моего… не знакомы с ним? Он в плену побывал, почти личный друг Гитлера – и ничего, отмылись.

– Как это?

– Вы пока хлопочите, убирайтесь, а я у вас за радио поработаю, – пообещал Колька, по-хозяйски устраиваясь за столом.

К чему несчастной тетке была история его личной трагедии – вопрос двадцатый. Он печенками ощущал: сейчас надо просто рассказывать сказку со счастливым концом. Хотя почему же сказку?

Перед глазами стояло батино лицо, сияющее, помолодевшее, мать и ее глаза, как у женщины с плаката «С 8 Марта!». Черным по белому написано: «…считать полностью вне подозрений», «восстановить в партии», «оказывать содействие в трудоустройстве по специальности» и много других волшебных слов, заклинаний, которые открывали Колькиному семейству окно в новую и, казалось, навсегда потерянную жизнь.

Вот и рассказывал Колька чужой, в сущности, тетке о том, что никому бы не рассказал, чтобы не показаться киселем и размазней. Как долго ждали отца, и он вернулся, и стало не хорошо, а еще хуже. О драках до крови рассказывал, когда обзывали его поганым словом «немец». Поведал и свою историю, как пришлось выбираться из смрадной ямы, кишащей червями по имени Череп, Михан и прочие. О батиных пьянках.

Получалось, может, и неувлекательно, но Наталья слушала внимательно, осмысленность возвращалась в ее пустые глаза. Когда Колька как рассказчик иссяк, она уже жалела не себя, а его самого, его маму и папу, сопереживала, подперев рукой щеку. И на столе уже не пахло вином и закуской, а чай в стаканах дымился, и даже Князь в углу ворочался и стонал уже совершенно по-иному, бодрее, что ли.