— Ты его не знаешь.

— Как его зовут? Давай адрес!

— Неужели я тебе скажу, когда ты в таком состоянии?

— Фамилию! — вскричал Фово вне себя, сдавливая в своей широкой могучей руке руку Анатоля, и прибавил угрожающим голосом: — Его адрес! А то…

Дюкормье хладнокровно взглянул на него и сказал:

— Угрожаешь мне, твоему другу?

— Имя этого человека! Его имя?

— После.

— После! Ты, верно, думаешь, что у меня рыбья кровь?

— Я понимаю твое негодование, разделяю его. Настолько разделяю, что хочу отомстить за тебя, Жозеф!

— Я ни в ком не нуждаюсь! Такие дела люди делают сами за себя, — ответил Жозеф с суровым, мрачным видом.

— Нет, потому что или ничего не сделают, или сделают плохо.

— Осмелиться предлагать Марии, моей жене? А? Черт побери! Хоть там раскнязь, а уж будет он помнить меня!

Фово так ударил кулаками по конторке, что она затряслась.

— И Мария ничего мне не сказала, — продолжал он с горечью, — и в этот день была ко мне особенно нежна. Ах! Она никогда ничего не скрывала от меня, а тут высказала такое недоверие. Это в первый раз.

— Замолчи, Жозеф, ты несправедлив, ты ничего не понимаешь в сердце женщины. Твоя жена поступила умно, скрыв от тебя предложения, которые она отвергла с презрением. Разве честная женщина станет беспокоить и раздражать мужа рассказом о таких позорных вещах? А что Мария была к тебе в этот день нежнее обыкновенного — вполне естественно: она не то что гордилась, а была счастлива, что исполнила свой долг.

— Быть может, ты прав, — сказал уныло Жозеф, — она хотела избавить меня от ужасной мысли, что кто-то осмелился предполагать только, будто моя жена способна выслушать такую гнусность. Я никогда бы не поверил, что кому-нибудь может прийти подобная мысль!

— Я также избавил бы тебя от этого горя, дорогой Жозеф, не знай я, что князь не остановится в преследованиях. А преследования всегда опасны.

— Как! — вскричал Жозеф, опять вспыхивая гневом и негодованием. — Да он хочет, чтоб я его убил!

— Выслушаешь ты меня спокойно или нет?

— Продолжай.

— Когда между нами окончился деловой разговор, князь очень ловко перевел его на бал в Опере, припомнил, что видел меня с очень хорошенькой женщиной, и спросил — кто она. Я сказал, что это жена одного из друзей детства. Бесполезно и слишком долго рассказывать, как князь, наконец, предложил мне… знаешь что?

— Кончай.

— Поговорить с твоей женой, чтобы… ты понимаешь?

Фово посмотрел на Дюкормье с невольным отвращением и недоверием, помолчал и спросил:

— Что же у тебя за репутация, раз осмеливаются предлагать тебе подобные низости, видя в первый раз? За кого тебя считают эти люди?

— За кого? За того, кто я есть: за бедного секретаря без копейки в кармане, за сына лавочника! (И Анатоль расхохотался саркастическим смехом.) А в глазах этого общества подобный бедняга должен считать для себя необыкновенным счастьем роль сводника при важном барине, за что важный барин платит своднику покровительством. Это не хитрая штука. Князь заверил меня словом благородного человека, что моя судьба обеспечена, если я помогу ему соблазнить твою жену. У него огромное влияние, и, видишь ли, люди, стоящие даже ниже меня, и те шли быстро в гору за подобные низкие услуги.

— Я бы оскорбил тебя, удивившись, что ты отказался от такого позора.

— Ошибаешься, милый друг, я не отказался.

— Что говоришь ты?!

— Дослушай. Рассказывать, чего мне стоило удержаться и не плюнуть ему в лицо?

— О, черт возьми! Да я бы его растоптал ногами!

— Он — старик.

— А мне что за дело! Попадется он мне в руки!

— Успокойся, ты будешь отомщен, Жозеф, и ужасно отомщен. Помоги только мне.

— Повторяю тебе, я сам отомщу за себя.

— Невозможно.

— Невозможно переломать ему ребра?

— У тебя нет доказательств против князя, и он от всего отречется. Он — очень влиятельный, высокопоставленный человек, он — старик. Тебе грозит суд и тюрьма.

— Он хотел соблазнить мою жену!

— Да, это возмутительно, но это так. Подумай и увидишь, что я прав.

— Что же делать в таком случае?

— Послушаться меня, сговориться, и мы будем жестоко отомщены: ты за оскорбление жены, а я за то, что он счел меня способным на такое низкое дело.

В это время дверь в лавку отворилась, и вошла г-жа Фово. При виде Анатоля Мария остановилась в изумлении и задрожала.

XXIX

Г-жа Фово слишком хорошо знала лицо мужа, чтобы не заметить, как он мрачен и раздражен. Она приписывала его волнение неприятному разговору с Анатолем. Без сомнения, думала Мария, Жозеф объявил ему, что с этих пор их дружеские отношения должны совершенно прекратиться. Но как же она удивилась, когда Жозеф сказал ей слегка взволнованным голосом:

— Мария, прислуга посидит в магазине, пока мы пойдем наверх: нам надо переговорить, а здесь покупатели мешают. Идем.

Говоря это, Фово позвонил прислуге. Когда та сошла вниз, он отдал ей приказания и пошел на антресоли. Мария и Анатоль машинально пошли за ним. Жозеф затворил дверь спальни, и там разыгралась следующая сцена.

Мария, не смея поднять глаза на Анатоля, сняла шаль и шляпу. Ее очаровательное личико, обыкновенно такое розовое, оживленное и ясное, казалось несколько бледным, печальным, но это придавало ему новую прелесть. Минутами она с беспокойством взглядывала на мужа большими грустными глазами в ожидании, чтобы он объяснился. Наконец он сказал сдержанным, невеселым голосом:

— Я не стану, Мария, упрекать тебя; ты поступила, как считала лучшим. Но все же ты скрыла от меня, что негодяй осмелился подослать к тебе человека, для того…

При мысли об оскорблении Жозеф опять вышел из себя, сердито топнул ногой и закричал:

— Старый негодяй! Бесстыдный!

Мария поняла, о чем идет речь, и с удивлением спросила:

— Как, Жозеф! Ты знаешь?

— Да, Мария, я знаю; я знаю все.

— Ну что же? Я затем и уходила из дому.

— Что ты хочешь сказать?

— Сперва я не хотела тебе говорить об этой гадкой глупости, потому что, ты понимаешь, я приняла господина по заслугам.

— Анатоль рассказывал мне.

— Но откуда г-н Анатоль знает?

— Сейчас объясню. Продолжай.

— Ну, вот: сперва я решила ничего не говорить. До сих пор я рассказывала тебе для смеха о дурацких объяснениях в любви покупателей; а здесь дело шло о деньгах, и это было так гнусно, что я побоялась огорчить тебя. Но всегда можно ошибиться, поэтому вчера я все рассказала маме и спросила ее мнение. Она одобрила и также посоветовала не огорчать тебя понапрасну. Но, мой