— Может случиться, что моя откровенность заставит меня уйти из этого дома и разобьет мою карьеру; нужды нет, я не откажусь сказать правду, раз обращаются к моей искренности.

— Я вас слушаю.

— Прекрасно! Я надеялся, что вы поймете меня, и поэтому сказал, будто вы боитесь, как бы я не влюбился в вас. Но это неправда. Я должен был сказать следующее: вы боитесь, как бы скука, одиночество, удобный случай, каприз и, в особенности, глубокое впечатление от вчерашней сцены не заставили вас, от безделья, снизойти взглядом до меня, совершенно не достойного такой милости, отлично сознаю это, потому что, повторяю, сударыня, мое сердце умерло для любви. Одним словом, вы хотите меня удалить не потому, что предусматриваете близкую опасность; нет, вы сильно боитесь возможной и далекой опасности… Как видите, сударыня, после таких дерзко-откровенных слов мне невозможно оставаться дольше в доме. За эту жертву простите мне откровенность, которой вы требовали!

— Диана, милая, где вы? — послышался вдруг тонкий, визгливый голос.

— Это г-н де Бопертюи, — сказала Диана.

Анатоль хотел удалиться, но она остановила его:

— Не уходите, пойдемте со мной.

Идя навстречу мужу, она вполголоса и очень быстро говорила Анатолю:

— Нынче, в час ночи, в Опере, в коридоре бельэтажа. Приколите на домино красную с белым ленту; у меня будет такая же.

Едва Диана успела сказать это, как подошел ее муж. Герцог де Бопертюи был низенький, худой и невзрачный блондин, с голубоватыми глазами навыкате; из-под нечищенной черной бархатной ермолки выбивались непричесанные волосы; на землистом лице густо засела рыжеватая борода, потому что герцог три дня уже не брился; одет он был в серый суконный, очень неопрятный сюртук.

— Я знал, милая, что найду вас в саду, я хотел… — обратился он к жене, но, заметив Анатоля, который из скромности держался поодаль от Дианы, г-н де Бопертюи удивился и взглянул на нее вопросительно.

— Г-н Дюкормье, новый секретарь отца. Г-н де Бопертюи, — представила Диана.

Анатоль почтительно поклонился, а герцог сказал жене:

— Как! У князя новый секретарь? А я не знал.

— Ничего нет удивительного, — улыбнулась Диана, — кажется, уже три дня, как вы не выходили из своей комнаты: даже вчера не вышли, хотя это приемный день моей матери.

— Ах, милая! Но если б вы видели, — отвечал герцог, закатывая глаза от восторга, — этих Pamphylocromoresinum! Это что-то неслыханное, невероятное.

— Я не знаю, о ком и о чем вы говорите.

— Я говорю о тех жуках, о самках и самцах, что я получил из Алжира. Это Pamphylocromoresinum самой редкой породы. А вы, милостивый государь, сколько-нибудь знакомы с естественной историей?

— Очень немного, герцог.

— Но все же знаете настолько, чтобы интересоваться явлениями природы?

— Конечно, герцог. Ничего нет интереснее естественных наук, даже для такого малосведущего, как я.

— И прекрасно! — обрадовался маленький человечек. — Я не перестаю повторять г-же де Бопертюи, что можно интересоваться явлениями природы, не бывши ученым. Да, милая. И вот я только что собирался сообщить вам необыкновенно интересное наблюдение, — прибавил герцог с самонадеянным, торжествующим видом. — Знаете ли, какие нравы у Pamphy-locromoresinum? Я наблюдал их целых три дня, но, чтобы вы лучше поняли, мне надо ухватиться за сук… Как бы най-ти покрепче!

И герцог с деловым видом стал отыскивать сук, но Диану ни капли не интересовала предстоящая пантомима, и она сказала:

— Извините, герцог, вы знаете, я не охотница до естественной истории. Не сомневаюсь, что г-ну Дюкормье любопытно послушать вас.

— Но, милая, позвольте мне только вам представить…

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, избавьте от подобного представления, — сказала Диана, уходя.

Анатоль остался жертвой безжалостного любителя жуков. Герцог принялся рассказывать ему свои наблюдения над их семейной жизнью; наблюдения были до того смешны, нелепы и странны, что Анатоль прекрасно понял, почему Диана не желала интересоваться необыкновенными физиологическими открытиями своего супруга.

К счастью, минут через десять пришел князь де Морсен с одним из приятелей и избавил Анатоля от герцога.

— Г-н Дюкормье, — сказал князь, — я отправляюсь в Палату пэров. Приготовьте мне письма; когда вернусь, я их посмотрю. Вы не забудете известного поручения? — прибавил он многозначительно.

— Нет, князь. Я сейчас займусь им.

— Вы мне дадите отчет, как только я вернусь из Палаты.

Анатоль поклонился и поспешил уйти, радуясь, что избавился от ученых откровенностей герцога де Бопертюи.

Герцог сейчас же сказал князю:

— Милый тесть, мне надо поделиться с вами любопытными наблюдениями…

— Любезный герцог, — отвечал князь, испугавшись ученых сообщений зятя, — к несчастью, у меня нет ни минуты свободной, а то бы я сильно побранил вас. Вы одичали; вот уже три дня вас не видать совсем. Ради Бога, станьте общительней, бросьте насекомых и обратите внимание на людей.

И князь удалился. Герцог пожал с состраданием плечами и пошел к своим милым жукам. Дюкормье же отправился к Марии Фово.

XXVIII

В магазине Дюкормье застал Жозефа одного за конторкой. Жозеф смутился и казался очень недовольным приходом друга. Анатоля поразил такой холодный прием, но он сделал вид, что не замечает, дружески протянул Жозефу руку и сказал:

— Здравствуй, мой друг. Как здоровье твоей жены?

— Жена у своей матери, — ответил сухо Жозеф и не взял протянутой руки.

— Что с тобой? Ты странным образом принимаешь меня.

— Потому что не умею притворяться.

— В чем притворяться?

— Слушай, Анатоль, я не так умен, как ты, но у меня есть здравый смысл и он говорит мне, что ты нехорошо поступаешь и для себя, и для друзей. Но я еще не совсем тебя разлюбил, и поэтому мне неприятно видеть тебя.

— Ты меня удивляешь. Откуда такая перемена? Скажи откровенно, может быть, я как-нибудь обидел тебя? Но я не знаю — чем.

— О, ты обижаешь друзей и отлично знаешь, чем обижаешь.

— Каким образом? Когда?

— Позавчера я обедал у Бонакэ. Тебя ждали весь вечер. Мы все радовались, что ты решил переменить жизнь. Жером нам рассказал, как ты дал честное слово поселиться возле него. И ты не сдержал слова. Твой образ жизни приведет тебя к очень плохому. Конечно, ты свободен делать, как хочешь, но и твои истинные друзья свободны избегать тебя, раз не могут заставить тебя жить иначе.

— Милый ты мой Жозеф, твои слова не обижают меня; они доказывают расположение, и я стою его. Знаешь ли ты, почему я не сдержал слова перед Жеромом?

— Не все ли равно — почему? Ты солгал, и это очень дурно. Жером огорчился до слез.

— Нет, не все равно —