не слушать его голос из динамика. А то ведь за маской технологий и дистанции так легко спрятать свою истинную сущность. Слишком удобно проникать в чужие сны и запугивать из тени… Забываешь, что у всего есть свои последствия. Цифровая храбрость быстро улетучивается, когда смотришь в дуло револьвера, верно?

Смех. Такой же жуткий и неестественный, как всё в этом проклятом месте.

— О да! Но у моей самоуверенности есть свои причины… Знаешь, а ведь я всегда подозревал, что рано или поздно кто-нибудь сможет добраться до меня, — задумчиво тянет Аэлир. — Возможно, в глубине души я даже хотел этого…

— И тебе совсем не страшно? — с лёгким любопытством уточняю я.

Скульптор вновь разражается механическим смехом:

— О, поверь, Егерь — самое страшное, что могло со мной случиться, уже произошло! Видишь ли, страх выжгли из меня целиком… — он неловко поднимает единственную оставшуюся у него конечность. — Помнишь, что я говорил тебе в нашу прошлую встречу? Цени то, что имеешь, пока злой рок не отнял всё в один миг.

Он захлёбывается смехом и кашлем.

— Это были не просто слова, Егерь. Когда-то я тоже был на вершине, купался в богатстве и славе. Однако я возгордился. Уверовал в собственную неуязвимость. И поплатился за это…

Голос Новы становится тише, и я различаю в нём ноты горечи:

— Недруги смогли достать меня. Добрались до того, что было дороже жизни. Они убили мою семью, Егерь. Растерзали жену и дочь у меня на глазах. Я заставил их заплатить, о-о, ещё как заставил!.. Но что толку? Разве месть вернула мне родных?

Молчу. Лишь в памяти всплывают лица брата, Нако, Горгоны, Аланы…

— Однажды, друг мой, — голос Скульптора вновь крепнет, — однажды подобное станет и твоей реальностью, господин Чемпион Полигона…

— Почему ты не исцелил себя?

— Потому что некоторые раны невозможно исцелить, — каркающим тоном отвечает собеседник. — Они повредили не только моё тело, но и мою аркановую энграмму. Ту незримую матрицу, что служит образцом для регенерации физической оболочки.

Изувеченная голова Аэлира безвольно откидывается на подушку.

Вот почему я встречал даже Супернов, которые имели физические дефекты. Вроде Горгоны с её шрамами.

Прежде чем избавиться от врага, хочется хоть каким-нибудь образом использовать на благо его уникальные таланты. Бесполезно просить его убить Кар’Танара. Этот древний ублюдок наверняка веками собирал защиту от ментальных атак. Но есть и другой враг…

— Врать не буду, Аэлир, ты сегодня умрёшь, — роняю в напряжённой тишине, — но если прикончишь Фэнрика, я исполню твою последнюю просьбу. Даю слово Стрелка.

Смех. Опять этот мерзкий, скрежещущий смех!

— Вот так поворот! Кто бы мог подумать, что у нас единый враг! — с сарказмом тянет Скульптор. — Будь это в моих силах, от Фэнрика давно остался бы лишь хладный труп. Ведь именно Хранители Равновесия сотворили со мной ЭТО.

Он дёргает подбородком, указывая на своё искалеченное тело.

— Я убил его предшественника — того, кто отдал приказ. О, как он вопил, когда во сне я срывал с него кожу живьём… Потом я убил его преемника. И следующего. И ещё многих. Я продолжал бы вырезать их и дальше, но что толку? Жажда мести во мне сгорела дотла. Да и Хранители с тех пор поумнели. Они позаботились о защите своего нового лидера.

Скульптор устало прикрывает глаз. Молчание висит между нами, давящее и вязкое.

— Знаешь, Егерь, — задумчиво произносит Скульптор, и в его голосе я слышу отзвуки прежней горечи, — когда я только получил свой класс Онейроманта, то возликовал. Наивно полагал, что эта сила поможет мне лучше соответствовать выбранному позывному. «Утешитель»… Я хотел исцелять душевные раны своего народа. Посылать им светлые, безмятежные сны, дабы хоть в царстве грёз они могли забыть об ужасах и тяготах Сопряжения…

Он умолкает, и в тишине я слышу лишь натужное гудение систем жизнеобеспечения его искалеченного тела.

— Я мог бы жить в мире, — с нажимом произносит Аэлир, — но враги принесли мне войну! Они разрушили не только моё тело, но и самые светлые устремления души. Я желал лишь покоя, а они обрекли меня на вечные муки и ненависть… Кто из нас после этого истинное чудовище, Егерь? Подумай об этом на досуге.

Фыркаю и демонстративно щёлкаю затвором револьвера:

— Все вы, упыри, одинаковы. За красивыми словами прячете гнилую суть.

— Быть может… Знаешь, я даже рад, что именно ты пришёл по мою душу, — внезапно произносит он. — Есть в этом некая поэтическая справедливость… Последняя жертва настигла своего охотника.

Раздражённо фыркаю.

— Довольно болтовни. Ты получишь ровно то, что заслужил.

— Что ж, ты прав. Хватит любезностей. Давай, Егерь, закончи начатое. Подари мне избавление…

— О нет, я не обязан самолично вытирать такое дерьмо, как ты, со своего ботинка.

Поворачиваюсь к Шелкопряду и бросаю одно лишь слово:

— Действуй.

Тан кивает, но Эрис внезапно произносит:

— Стой! В этом нет чести. — она кивает на беспомощного Скульптора. — Это же просто… казнь!

Смерив её прохладным взглядом, Шелкопряд отвечает:

— Чести? О какой чести ты говоришь, Ана? Этот ублюдок годами врывался в чужие сны, терзая беззащитные жертвы кошмарами. Он упивался их страхом и болью, прячась за маской анонимности. Разве в ЭТОМ есть честь?

Азиат сплёвывает под ноги и продолжает, чеканя каждое слово:

— Я не рыцарь на турнире. Я — клинок во тьме. Не больше, и не меньше. Такова моя работа.

Эрис открывает рот, явно желая возразить, но Ткач Теней и изуродованное тело одновременно исчезают из комнаты.

Я обрываю её, подняв руку:

— Не лезь. Я обещал сделать из Шелкопряда Нову, и я своё слово сдержу.

Тем временем истошно пищат датчики, фиксируя отсутствие жизненных сигналов.

Через несколько минут в комнате вновь материализуются двое. Из груди Аэлира торчит прямой клинок Тана. Миг, и китаец выдёргивает его, вытирает лезвием краем чужой рубахи и прячет в ножны.

Всё кончено. Ушлёпок, отравлявший мне жизнь, мёртв, но и особой радости на душе нет. Я действительно настраивался на честный поединок, исход которого решит лишь личная сила, а не дефекты моего врага.

Медленно выдыхаю и оборачиваюсь к остальным.

— Обыскать квартиру. Забираем всё, что может пригодиться. Девора, поищи технологические тайники.

Друзья молча кивают и разбредаются. Разворачиваюсь на каблуках и шагаю прочь из этой проклятой комнаты. Позади раздаётся тихий всхлип Риззена.

Вспомнив о нём,