– Мама, ты как себя чувствуешь? – спрашивала я, раздвигая шторы в ее комнате. Мама щурилась от яркого света и скользила по мне равнодушным взглядом.

– Тебе вкусно? – спрашивала я, накладывая ей добавки на тарелку. Она молча принималась жевать, не глядя на меня.

Приехавшего в тот же вечер Аркашу она тоже не узнала, но вот на детей, Софию и Настю, смотрела с величайшим интересом, словно силилась вспомнить, когда и где видела этих девочек. И даже несмело улыбалась, глядя на их проделки.

Конечно, требовалась консультация специалиста. Невропатолога ли, психиатра – не знаю. Но как же страшно услышать непоправимое…

А Сережа осел дома. Я не понимала, что с ним происходит, но догадывалась, что у них с Эвелиной, похоже, временно разладились отношения. Ведь даже в «дни и ночи икс» он был дома.

Серега перестал бывать на своих стройках и контролировать процесс. Целыми днями он валялся на диване в гостиной, безостановочно смотрел одну передачу за другой, не брился и не переодевался. Видимо, все было очень серьезно.

Сначала я была верна себе и книжному психологу – была холодна с ним и делала вид, что все происходящее меня не касается. Пока однажды днем…

Я столкнулась с ним в коридоре – он выходил из туалета. Поначалу я даже отшатнулась – Серега был похож на дикого медведя-шатуна. Небритый, какой-то весь неопрятный, осунувшийся от необъяснимой тоски, с потускневшим взглядом когда-то ясных глаз.

– Что с тобой? – помимо воли вырвалось у меня.

– Голова болит, – Серега отвел взгляд и вновь потрусил в гостиную – на прежнее место дислокации.

И вот тут у меня затеплилась надежда. Вы понимаете меня? Возможно, они разругались окончательно, возможно, у Сереги просто открылись на нее глаза, и теперь он сожалеет о произошедшем… А это значит…

Быстрее молнии я метнулась на кухню и развела бурную деятельность. Напекла блинов – таких, как любит Серега, – пышных, толстых, ноздреватых, на манке и молоке. Нажарила котлет, запекла картошку с грибами в горшочках, заварила душистый чай с листьями засушенной смородины. Открыла банку сливового конфитюра.

Так, на тарелочку пышную котлетку, рядом – картошку с грибами, тонкий кружочек соленого огурца. Дымящаяся чашечка ароматного чая, блины на блюде, варенье в маленькой розеточке. Все на поднос – и пошла, пошла… Хорошо, что дети в школе и мама спит после завтрака…

Я аккуратно поставила все на журнальный столик и присела рядом с Серегой. Он потянул носом воздух и проснулся.

– Может, покушаешь, Сереж? – тихо спросила я. – Вот сколько всего тебе наготовила. Отощал ведь, поешь немного, я так старалась, – я почти просила, а глаза мои теплились надеждой. Надеждой на лучшее.

Серега приподнялся на локте и равнодушно оглядел результаты моих трудов.

– Ну зачем ты это, Любань? – мягко сказал он, ложась обратно. – Я не голоден, спасибо тебе.

– Ну как же, ты же сколько дней уже нормально не ел, – стала я его уговаривать. – Просто поешь. Она-то небось так готовить не умеет, – горделиво закончила я, делая акцент на слове «Она».

Серега вздохнул и отвернулся от меня лицом к стене.

– Эх, Любань, – сказал он глухо. – Не в блинах счастье, поверь мне…

«Ты что, с ума сошел, а в чем же еще?» – всплыла фраза из моего подсознания.

А через секунду накатило гадкое чувство стыда за свой легкомысленный поступок. Было полное ощущение, словно только что меня облили грязью с головы до ног.

Недолго думая, я схватила чашку с чаем и запустила ее в стену. Коричневая жидкость, метнувшись вверх, осела на ковре и обоях некрасивыми пятнами. Сама чашечка, жалобно тренькнув, раскололась на две неровные половинки.

Серега испуганно вскочил. Чувствуя накатывающее головокружение и дрожь в руках, я отскочила от Сереги подальше и заорала:

– Катись отсюда! Катись к своей ненаглядной безручке – лижи ее жопу за то, что она такая неумеха! Вали, страдай в другом месте, у своей селедки тощей! А если ты там не нужен – меня это не касается! Хватит, надоели твои сопли, надоело тебя жалеть! Меня кто пожалеет, меня?! Все, катись отсюда к своей драной кошке, тебя тут никто не держит! На развод подам сама! Вали, я сказала! – прикрикнула я, заметив, что Серега стоит бледный и не двигается с места.

– Зря ты так, Люба, – горько сказал он, подбирая то, что осталось от чашки. – Разбитое уже не склеить, а я ведь…

– Вон, – повторила я угрожающе. – Вон!

Я сидела на кухне и тупо смотрела в окно, слушая, как в гардеробной хлопают выдвижные ящики. Конечно, небось знать не знал, где у него чистые трусы лежат… Все – от костюма до носков с трусами – готовила ему с вечера я. Готовила и вешала на специальную стоечку.

Вот и получи теперь за все твои труды, жена-мамаша. Получи и распишись. А благодарности не надо – за уроки судьбы не говорят «спасибо». А если и говорят, то не сразу…

Дрожь в руках и сердцебиение нарастали, но расслабиться и выдохнуть я не могла. И лишь когда хлопнула входная дверь, унося в новую жизнь моего некогда самого родного человека, я наконец позволила себе разрыдаться. Громко, во весь голос. Не стесняясь быть услышанной.

Я не сразу заметила, что в кухне я уже не одна. И лишь когда мне на голову опустилась теплая мамина рука, я вздрогнула и поняла, как же мне этого не хватало.

– Поплачь, Любонька, поплачь, – мама гладила меня по голове, и сама утирала мелкие слезы, катящиеся по щекам. – Поплачь, доченька, легче станет.

Иногда трагедия, казавшаяся нам неподъемной ношей, оборачивается вдруг неожиданной радостью. Главное – вовремя заметить ее, перестав стучаться в запертую дверь…

Глава 34

Он увидел ее после уроков – Рита вывела первоклашек в холл и тут же была окружена бойкими мамочками из родительского комитета.

– Это ваша новая учительница? – подавая дочери пальтишко, как бы невзначай спросил он.

Софийка, весело кивнув, вручила отцу тяжелый ранец и стала переобуваться.

– Ее Рита Вилевна зовут, она такая милая, вообще не кричала на нас и все время говорит «солнышки мои», представляешь, пап? Я у нее спросила, придет ли к нам снова Мария Скотиновна…

– Соф! Ну сколько можно повторять – Константиновна! Мария Константиновна. – Аркаша поймал на себе косые взгляды двух бабушек, ожидающих на скамейке своих внуков. – Нельзя так называть учительницу, это некрасиво!

– Кон-скотиновна, – неуверенно повторила Софка и тут же снова оживленно принялась