– Где вы это услышали? Кто это сказал?

Блю слышала завывание ветра, шум воды, слабые голоса птиц в деревьях, свистящее дыхание старика. Она видела что-то. Спрятанные под стариковским кардиганом, под слабым здоровьем и деланным безразличием, страхи Милтона, его тайны, его ложь.

– Ваше имя не Милтон. Как вас зовут? Кто вы такой на самом деле?

На сморщенной шее старика вздулись вены. Он грубо схватил Блю.

– Что тебе известно про Джесс?

Его пальцы глубоко впились ей в руки. Она вскрикнула от боли.

– Я ничего не знаю! – воскликнула Блю, уловив в своем голосе страх; живот у нее заныл от воспоминания о болезненном ударе. – Я просто где-то услышала это имя, не помню где!

Выражение у Милтона на лице сменилось ужасом. Отпустив руки Блю, он отступил назад.

– Извините… – пробормотал он, и это прозвучало искренне.

Открылась дверь, и вошла Сабина.

– Молли начинает готовить обед. Я даже не подозревала, сколько сейчас времени. Она спрашивает, кто-нибудь хочет чаю? – Она застыла на пороге. – У вас все в порядке?

– Механик?.. – спросила Блю, хотя она уже наперед знала ответ, поняла по подавленной позе Сабины.

– Только завтра. Воды еще слишком много, добраться до нас нельзя. Нам посоветовали сидеть спокойно и ждать. Джошуа вернулся; он не смог прочистить водосток. Под мостом снова что-то застряло, глубоко, что-то такое большое, что он не смог это вытащить. Джошуа полагает, это опять какое-то дохлое животное.

У Блю перед мысленным взором запрыгал утонувший кролик, за которым гнались черные собаки, скрюченные ветки и это существо, это жуткое мертвое существо. Никто не придет на помощь.

– Хорошо, – сказала Блю. – От чая я не откажусь, спасибо. Просто хочу подняться к себе и освежиться. Я спущусь через пятнадцать минут.

– Я скажу миссис Парк, что ты медитируешь, – криво усмехнулась Сабина.

Блю ощутила непреодолимое желание схватить ее за руки, все объяснить, поблагодарить за то, что благодаря ей последние несколько дней были терпимыми. Извиниться за то, что скоро она сбежит.

– Спасибо, – только и сказала Блю. Во рту у нее по-прежнему оставалась горечь, голова раскалывалась, грудь переполнял ужас, вызванный мыслью, что если она не выберется отсюда сейчас, немедленно, то уже не выберется никогда.

– Извините, – снова пробормотал Милтон после того, как Сабина ушла. Он с ужасом посмотрел на свои руки. – Я забылся, простите меня…

– Нет, все… это я… это вы меня извините, – сказала Блю. Она развернулась, не в силах вынести это ни мгновения дольше, и оставила умирающего старика одного, вместе с рисунком и отголоском имени.

Восьмидесятые годы

Джеймс и Мари жили в муниципальной квартире на Бат-Роу. Джеймс по-прежнему работал на полставки в конторе фабрики. Легкое его лучше не становилось, но и значительных ухудшений также не было. Мари работала в столовой, а когда столовую закрыли, заменив торговыми автоматами, устроилась на кухню в местную школу. Джеймс полагал, что знает себя, знает свой удел. Он был обычным мужчиной, приближающимся к счастливому среднему возрасту, жизнь была жизнью, и этим было все сказано. И еще была Джудит.

Она ждала его в баре гостиницы. На ней были ярко-розовая блузка и костюм в черно-белую клетку, утягивающий талию, с накладными плечами. Джудит была молодая и гибкая, с пышной грудью, большими глазами и длинными светлыми волосами, мягкими, вьющимися. Помада у нее на губах была розовая, как и туфли на высоком каблуке, и так же в точности она была одета в предыдущий раз. В первый раз.

Когда появился Джеймс, ее стакан с мартини уже был пуст, и он спросил, не хочет ли она еще, надеясь, что это будет недорого.

– А ты сам будешь пить? – спросила Джудит. Ей было двадцать семь лет.

– Да, хорошо, немного, – сказал Джеймс. По дороге он заглянул в паб, выпил виски с содовой, чтобы успокоить нервы, после чего купил в ларьке на углу мятных конфет. Он сам не мог сказать, что делает.

Заказав два мартини, он сел на высокий зеленый табурет рядом с Джудит. Та положила руку ему на колено, и он огляделся по сторонам, проверяя, нет ли здесь тех, кто знает его или Мари. Джеймс не мог сказать, что делает. Однако у него на колене лежала рука молодой женщины, и больше он ни о чем не мог думать. Он быстро выпил свой мартини и попытался завязать разговор, вспоминая заголовки на первых полосах газет в ларьке на углу.

– Страшная штука произошла в этом Чернобыле, – начал он. Собственный язык показался ему бесполезным, ноги стали ватными. – Столько народа…

– У меня есть комната, – перебила его Джудит. – Может быть…

– Да, – поспешно согласился Джеймс.

Потом, когда они лежали под простыней из синтетической ткани, Джудит положила голову ему на грудь, пощекотав своими мягкими волосами его подбородок. Джеймсу захотелось почесаться, однако одна его рука была зажата под Джудит, а другую она держала в своей.

– Я купила вина. Не хочешь немного выпить?

Высвободив руку, Джеймс положил ее Джудит на плечо, затем переместил снова, так, что рука оказалась на кровати, прикасаясь внутренней стороной к телу Джудит. Кожа у нее была молодая и гладкая, а он был женатым мужчиной средних лет. Джеймс не понимал, что нашла в нем эта молодая женщина, делающая себе карьеру. Точно так же он никак не мог понять, что нашла в нем Мари.

– Пожалуй, нет. Коктейль в баре оказался крепким. – Он вспомнил, как когда-то не пил, не занимался спортом, не ходил на танцы и абсолютно не разбирался в музыке. Мари обожала танцевать. Джеймсу нравилось танцевать с Мари. Он не мог сказать, что делает.

– Смелее, выпей! От одного бокала плохо не станет. Это поможет тебе расслабиться. – Джудит приподнялась на локте, и ее мягкие светлые волосы закрыли ей один глаз. Она поцеловала Джеймса в губы. – Трудно было вырваться?

– Да нет, нисколько.

– Какой предлог ты назвал?

– Никакого не называл.

– И она отпустила тебя просто так?

– Отпустила.

– Но разве она не станет гадать, где ты? Не станет задавать вопросы, когда ты завтра вернешься домой?

– Завтра? – спросил Джеймс.

Джудит уселась в кровати, простыня спала в сторону, она смахнула волосы с лица.

– Да, завтра. Когда ты вернешься домой, завтра.

Джеймс почувствовал тот же самый прилив крови, как и тогда, когда Джудит впервые посмотрела на него так, с вожделением во взгляде, а до того на него так никогда не смотрела ни одна женщина. И он не подумал: «Я не могу остаться»; единственной его мыслью было: «Я не могу поверить в то, что она хочет, чтобы я остался».

Все те, с кем общался Джеймс, знали его слишком хорошо; все женщины на фабрике знали его уже много лет, они знали и Мари. Они знали, что он собой представлял, знали его проблемы, знали, почему он вдруг внезапно вскакивал из-за стола и выбегал в