Внезапно в дверь забарабанили.

Вздрогнув, Годфруа очнулся от своих мыслей и резко выпрямился в кресле. Кто-то постучал в дверь гостиной.

– Ужин, ваша светлость, – произнес голос с той стороны.

Воспоминания о разговоре снова вызвали у лотарингского сеньора тошноту. Он не чувствовал в себе сил ни проглотить что-либо, ни видеть кого-либо.

– Уже не надо, я не голоден, ступайте.

– Но, ваша светлость, вы уверены, что…

– Не настаивайте, я же сказал: ступайте!

– Слушаюсь, ваша светлость.

Годфруа встал и подошел к окнам, откуда открывался вид на все плато Нового Иерусалима. За стеклом переливалось множество огоньков, освещавших город ночью. Он яростно задернул штору. Этот вид стал ему невыносим. Его следовало убрать с глаз долой, скрыть! Решив, что руки дрожат от холода, он добавил отопления в комнате. Потом снял сапоги, взял плед и вытянулся на широком диване, занимавшем середину гостиной.

Ему необходимо поспать. Пусть хоть немного утихнет буря, бушующая в его рассудке.

Если Пустынник сказал правду, то ничто уже не будет таким, как прежде. Возможные последствия этих откровений таковы, что ему следует действовать с величайшей осторожностью. Иначе даже столь могущественный сеньор, как он, будет уничтожен.

* * *

22 ноября 2205 ОВ

Снег!

В то утро, выйдя наружу незадолго до восхода солнца, я не поверил своим глазам. Все вокруг было покрыто белым слоем толщиной не меньше трех сантиметров. Забыв про всякую осторожность, я не устоял перед искушением запустить в него руки и слепить снежок. И правда снег, как дома!

Как ни парадоксально, эта проклятая пустыня сразу показалась мне приветливей. Я всегда очень остро воспринимал магию снега, за ночь превращавшую самое привычное окружение в нечто совсем иное. А тут – подарок небес: наша негостеприимная пустыня укрылась белым покрывалом и стала почти похожа на какой-нибудь уголок в Альпах, пусть даже я видел эти Альпы только в телерепортажах.

К сожалению, едва первые лучи альфы Центавра А преодолели вершины окружающих нас возвышенностей, этот неожиданный снег мгновенно испарился, перейдя из твердого состояния сразу в газообразное и высвободив странные султаны пара, преобразившие пейзаж в сверхъестественную картину, от которой не отказался бы автор какого-нибудь дешевого фантастического сериала. За десять минут все было кончено. Пустыня вступила в свои права, а волшебная пороша осталась только в воспоминаниях.

Немного разочарованный, но все еще в восхищении от такого приятного сюрприза, я решил разбудить двоих наших гостей. Мы разместили их в небольшом свободном зале, куда вели несколько приклепанных к скале лестниц. Поскольку помещение было расположено на высоте и одна из его стен была частью внешней поверхности скального массива, в котором мы все обитали, предполагалось проделать отверстия, выходящие на равнину, чтобы устроить там что-то вроде сторожевой башни. Но это не считалось первоочередным делом, поэтому уже несколько дней как работы были приостановлены. В ожидании, когда они возобновятся, помещение прекрасно подходило в качестве приюта для двух дезертиров.

Итак, я вскарабкался по лестничным пролетам и высунул голову в лаз на уровне пола, чтобы посмотреть, не спят ли они еще. Кто-то, освещенный лишь одиноким лучом солнца, падающим сверху сквозь трещину в потолке, тихо молился, стоя на коленях и сложив ладони. Я узнал Льето. Танкреда не было видно. Может, он уже пошел в душ. Смущенный, я тихо спустился обратно, не осмелившись прервать ритуал. Мне всегда становилось не по себе, когда я видел, как кто-то молится. Некоторые из нас были верующими, но никто не соблюдал религиозные обряды. Когда я видел, как люди бормочут нараспев абсурдные тексты, а тем более, как они собираются целыми группами на богослужения, мне казалось, что я имею дело с чокнутыми. Я не мог понять, как люди, в остальном вполне здравомыслящие, могут ежедневно вести себя как автоматы и предаваться ребяческим церемониям.

Как я и предполагал, Танкред был в душевых: он пытался помыться, пользуясь системой, которую мы наладили, чтобы обеспечить каждого приемлемым уровнем гигиены. В данном случае сложность была не в том, чтобы установить души, и не в количестве горячей воды – наши альвеолярные батареи давали нам больше энергии, чем мы могли потребить – а просто в самой воде. Даже когда мы увеличили напор, ее все равно не хватало, чтобы позволить сотне человек ежедневное мытье. Пришлось наложить ограничения и даже прибегнуть к вторичному использованию очищенной воды.

Я поздоровался с Танкредом, вежливо осведомился, как прошла ночь, потом вкратце описал зрелище снежного покрова, которое он пропустил. Наконец, не слишком скрывая нетерпение, я перешел к причине, по которой к нему явился.

– Скажи, Танкред, предложение, которое вы нам вчера сделали, насчет того, чтобы научить нас сражаться…

– Ну? – спросил он, вытирая волосы полотенцем.

– Вы это серьезно?

– Конечно серьезно.

– И когда можно приступить?

– Да хоть сейчас, если хочешь.

– Потрясающе! Ну, вы все-таки сперва спокойно позавтракайте.

– Ты сама доброта, – подмигнув, заметил Танкред.

Итак, меньше чем через два часа двое элитных воинов-дезертиров уже давали нам, беглецам и бывшим насильно мобилизованным, наш первый урок военной премудрости.

Танкред и Льето по очереди обучали группы по двадцать человек азам владения винтовкой Т-фарад, универсальным оружием современного солдата. Тот факт, что мы сумели украсть достаточно оружия, чтобы его хватило на всех беглецов, разумеется, еще не делал из нас опытных вояк. Отнюдь. Потребуется не один час тренировок, пока каждый из нас окажется наконец в состоянии более-менее уверенно обращаться с этим смертоносным агрегатом.

Чтобы защититься от солнца, а главное, от возможного визита самолета-перехватчика, мы натянули тенты и камуфляжные сети над плоской площадкой, служившей стрельбищем. Завороженный зрелищем инженеров, по большей части антимилитаристов, которые из кожи вон лезли, пытаясь стать солдатами, я устроился в сторонке, стараясь ничего не упустить. Скоро придет моя очередь.

Я размышлял о вчерашнем споре, в котором Абель Дорон позволил себе крайне неуместное замечание в адрес Танкреда. Я был уверен, что экс-лейтенант, хоть и сохранил непроницаемый вид, почувствовал себя глубоко задетым. Этот эпизод выявил один фактор, которому я прежде не уделял достаточно внимания: растущее влияние Игнасио Дестраньи, в том числе даже на членов нашего штаба. В последнее время я часто видел, как эта парочка что-то обсуждала, – правда, пока никому не запрещалось общаться с нашим механиком. И тем не менее вчерашнее замечание Абеля – это типичное высказывание Игнасио. Я бы узнал из тысячи его манеру выискивать и всячески выпячивать все самое негативное, дискредитировать любое суждение, обвиняя в злонамеренности.

И все же следовало признать, что под конец разговора Танкред повел себя странно, когда заявил, что мы должны выступить против этой войны. Мне и самому было трудно воспринять его слова всерьез. Выступить против чего, по сути? Против баронов-крестоносцев? Против армии, состоящей из миллиона человек? Я поддержал его, только чтобы помешать марионетке Игнасио выбить Танкреда из колеи, но совершенно не понимал, куда он клонит.