Шрифт:
Закладка:
– Ну все, все. – Он заботливо гладил ее по плечу, целовал в мокрое лицо, в губы, в закрытые глаза.
Тело Риты все еще конвульсивно вздрагивало.
– Но ведь мы что-нибудь придумаем, правда? – со всей искренностью спросила она. – Я о нашем будущем?
– Разумеется. Не все так плохо. Мы можем быть вместе и заниматься любимым делом. Никаких жертв. Мне никто не запрещает писать море. Ты можешь печатать статьи и публиковать их где угодно. Хватит уже того, что мы готовы были пойти на это…
– Ты прав, прав…
– А может быть, тебе уже пора перейти на другую ступень?
– Что это значит?
– Может, тебе стоит начать писать романы? Ты мне читала свои статьи о монастыре Святой Магдалины. Сама сказала: писала рассказы. Ты же талантливая фантазерка, милая! А потом будет презентация, представляешь? Не сразу, но будет. В моих Афинах или в твоей Москве, или в Париже. Мы поедем туда вдвоем, ты будешь выступать и читать отрывки из своих произведений. Тебя будут фотографировать десятки репортеров и брать интервью. Представляешь?
Риту словно обожгло изнутри. Она разом перестала плакать, села, плечи ее больше не вздрагивали.
– Тебе только сейчас пришла в голову эта мысль? – спросила она.
– Да, – честно ответил он.
– Я ведь когда-то мечтала именно об этом, а потом забыла о своей мечте – журналистика отнимала все время.
– Правда?
– Честное слово. Закрутилась, закружилась… – У нее сердце готово было выпрыгнуть из груди. – А все так и будет, именно так, как ты сказал.
– Все будет именно так, как мы захотим, – согласился Адонис. – Ого…
– Что?
– Посмотри наверх.
Запрокинув голову, Рита взглянула на потолок. Их ангелы ожили. За окном, под ночным ветром, шелестели высокие деревья, колыхались ветви. Свет луны и фонарей метался, и отсветы скользили по лепному потолку. Казалось, что ангелы и впрямь кружат над ними.
– Интересно, это случайность или так задумано? – спросил Адонис. – Но мастер был хорош. Может быть, даже гениален.
– Я же сказала: они благословляют нас. Слушай…
– Да?
– Послезавтра я улетаю в Москву. Еще через сутки я буду дома. Самое тяжелое – разговор с родителями. Но мы это переживем: я и они. Деваться некуда. Придется. У меня своя жизнь. Потом я увольняюсь, беру билет и лечу к тебе. Дней через пять, максимум через неделю, мы будем вместе, чтобы не разлучаться уже никогда. Такой вариант нас устроит?
Он тоже сел на постели, обнял ее своими ручищами.
– Это идеальный вариант, Рита. Ты – умница. – Он поцеловал ее за ушко. – Моя жемчужина.
– Да, – повеселев, откликнулась она. – Я и впрямь умница. И жемчужина, кстати, тоже. И ты хорош, милый Адонис. – Рита покачала головой: – Так хорош, что слов нет… Подсказал ведь. Направил.
– Выпьем вина?
– Еще как. И съедим целую головку сыра. – Рита прижалась к нему изо всех сил. – Ну, хотя бы половину, чтобы не треснуть.
Они так и сделали. Выпили бутылку домашнего вина, наелись сыра. А потом, когда уже забрезжил рассвет, уснули как убитые.
В полдень, все такими же окрыленными, они уезжали из горной деревушки, подарившей им перерождение.
Адонис проводил ее на своем мотоцикле до развилки, где на морском ветру густо шумела листвой кипарисовая роща.
Рита пошутила:
– Жаль, сыра взять не могу – после ночи-то в монастыре. Спросят: откуда сыр? А уж если бутылку вина прихватить, то совсем беда.
Адонис кивнул:
– Мы сюда еще вернемся и накупим всего, что душа пожелает.
– Пока. – Поцеловав его, Рита забралась в салон автомобиля. – Люблю.
– И я тебя люблю, жемчужина, – кивнул он.
Адонис провожал ее взглядом, пока машина возлюбленной не скрылась из глаз, и только потом, поддав газу, повернул мотоцикл и полетел по трассе назад.
На виллу Рита приехала отчужденная, молчаливая, даже холодная, и всем сразу стало ясно – она была в монастыре, не ошибешься, слова из песни не выкинешь. Ледышка. Она даже коснуться Вершинина не захотела и смотрела в одну точку, ни с кем не пересекаясь взглядом. Новый русский и его жена, видя в молодой женщине эту перемену, не стали ее ни о чем расспрашивать.
– Пока ты молилась, наши вещи привезли из отеля «Афродита», – сказал Вершинин.
– Хорошо, спасибо, – откликнулась Рита.
– Как бы в монашки не подалась, – чуть позже шепнул новый русский ему на ухо.
– Не пущу, – мрачно отозвался тот.
Ночью, по обыкновению, он попытался пристать к ней, но Рита шарахнулась от него, как от чумного. Он попытался второй раз и третий.
– Не сегодня, – ледяно отрезала она.
– Вот черт, – пробормотал Лев Витальевич. – Ничего хорошего я от этого монастыря и не ждал.
Днем их лайнер взлетел и взял курс на Москву.
Часть четвертая. Звездная пыль
Глава первая. Свободное падение
1
В начале апреля в кабинете капитана убойного отдела ГУВД Ярыгина раздался звонок, о котором он мог только мечтать. Но надеялся ли он на него? Нет. Скорее бы поверил, что снег пойдет летом.
– Алло, капитан Ярыгин? – спросили на том конце провода. – Иван Семеныч?
– Он самый.
Голос оживился:
– Добрый день! Это капитан Ползунков, Михаил Павлович. Помните меня?
– Как не помнить? РОВД Приволжского микрорайона.
Ярыгин хорошо запомнил добродушного молодого капитана, бросившего курить по просьбе жены и тещи.
– Все правильно. Вы по-прежнему ведете дело по убийству рецидивиста Кабанова?
– Ведете – громко сказано. Этот висяк мне на шею петлей набросили.
– Поэтому и звоню.
– Так что случилось?
– Есть ниточка, и основательная, теперь только потянуть…
– Слушаю.
Не то чтобы начальство измучило Ярыгина этим делом. Никому рецидивиста Кабанова было не жалко. Бандюган, которого прихлопнули, без всякого сомнения, ему же подобные. Ну а кто еще? Но очередной висяк никому не нужен. Особенно подполковнику Соколову, который перед начальством ходил по струнке и пилил подчиненных как только мог. Вот за глаза и подшучивал над Ярыгиным: мол, наш Иван Семеныч, как пес из мультфильма, который оглох на старости лет и пропустил вора, а за это ему пинка под зад. Другому бы под увольнение майора дали, из вежливости и благодарности, а этот так и уйдет с капитанскими звездульками на сутулых плечах. Глухой, слепой и потерявший нюх.
Когда слушок об этой злобной шутке дошел до Ярыгина, его сердце глухо заныло. Больно стало на душе, обидно до слез. Он жестоких преступников не боялся, перед начальством не расшаркивался, шел на любую грозу в одиночку. Но тут оскорбление его профессиональных достоинств. Слух о
