таких слов, Спиноза, чтобы рассказать о них. Как человек вне разумения камня, так они вне разумения людей. Они превзошли разум настолько, насколько человеческая мысль несравнима с камнем на дороге. Их сущность недоступна лицезрению из-за вашей диалектической ограниченности. Даже будь они с вами, вы, глядя на них, их не увидите, слушая, не услышите, догадываясь, не поймете.

— Наверное, они как боги?

— Увы, Спиноза. Мои создатели несчастны и добры. Где могут, оставляют таких, как я, а сами идут к своей судьбе, такой же, как и ваша. И я не уверен, что кто-то им поможет, как помогают они.

— Ты хочешь сказать, они не вечны?

— Они такие же рабы природы, как и вы. И срок их жизни намного меньше жизни вашей.

— А тебе хорошо с нами?

— Не знаю, — задумавшись ответил Степан. — Я жив, и это хорошо. Но горько. Есть у вас повесть «Трудно быть богом». О том, как твой соплеменник на далекой планете, где царит дикость, учит людей человечности. И ничего у него не получается. И вот я среди вас, тех, кто пишет такие книги и молится добру. Но одна свора людей при этом ищет меня, чтобы я помог ей справиться с другой сворой. Чтобы быть богом для людей, нельзя быть человеком — такая вот горькая правда.

Новая тема для раздумий захватила Димку, но, как впоследствии оказалось, земные и насущные дела не остались забытыми. И не одна скорбь владела им в эти дни.

В день бабушкиных похорон он с утра вышел из квартиры. Устроился в одном из домов, откуда в бинокль просматривался родной подъезд, и не пролил ни одной слезинки, наблюдая, как выносили красный гроб, как шли вслед за ним в черной одежде мама и Катя, как прощались с покойной соседи, наклоняясь над гробом, поставленным во дворе на две табуретки, и как скорбно и споро поехали все на кладбище, оставив лежать на асфальте растоптанные гвоздики и хвойные веточки.

Тих и молчалив был Димка в этот день. По его просьбе повез его Степан за город. Они навестили место на берегу Белой, где скрывались после погони. Отправились в Бирск, где пришлось задержаться. У могилы Кудрявцева, на которую они положили букет цветов, нахмурил Степан, отошел в сторону. «Надо навестить Ксению Александровну», — сказал наконец.

Та встретила их нерадостно, словно исполняя долг, без тени приветливости. Поздоровалась, провела в дом, помянула со Степаном брата. И все это скупо на слова, нехотя. Витька, вызвавшись приводить гостей, когда направились они обратно, объяснил поведение матери.

— Дядя Степан, вы не обижайтесь на маму. Она не со зла. По другому. Неладно что-то вокруг нас, — закусил он губу. — Будто смотрят за нами и днем и ночью. Выйдешь из дому — как огнем обожжет. Мамка боится за меня, за себя. Беда говорит к нам пришла. От дяди Юры пришла. Если дело в деньгах, говорит, отдам проклятые. Нет в них счастья. А главное, Кольку, ну, одного из тех, с кем я киоски чистил, на дядиной могиле нашли зарезанным. Извелась мамка. Одного меня никуда не пускает. Плачет, да молчит.

Утих Витька, уткнул глаза в землю, словно и не ждал помощи. Так мол, отвел душу словами и ладно. Но вскинул в надежде голову, когда ободряюще потрепал его по плечу Степан.

— Я знаю, Витя. Скажу одно — бояться нечего. Следят? — скоро не станут. Вас в любом случае не тронут. Потерпите день, два. Отвадим. Ну а друг твой бывший, Колька, Промашку я тогда дал, не проследил, моя вина. Да, впрочем, о нем и не думал. В голову не пришло, что могут за него взяться. Одно обещаю — такое не повторится. Землю переверну — не повторится. Так что успокой мать. Все наладится. Все обязательно наладится.

Пожал плечами парнишка, шмыгнул носом, мол, все понял, попрощался: «Ну ладно, я пойду, счастливо вам», — и вернулся в дом. А Степан долго сидел в машине, задумавшись, не трогаясь с места, и в ответ на вопросительный Димкин взгляд ответил: «В Уфу ведет след, помощника Карелы это работа. Наказал подручным следить издалека и осторожно. Ксению и Виктора не тронут. В Уфе клубок змей.

— Ты устал от нас, Степан, — вжавшись в угол машины прошептал Димка. — я обуза, еще одна появилась. И сами люди вокруг как волки, поймать, загрызть, другого не знают.

— Не смей, Спиноза, — грубо и громко прозвучало в ответ. — Есть, конечно, счастливая жизнь, без грызни, без забот. Но есть и священный долг, и он превыше. Ты думаешь, что я полюбил тебя за красивые глаза или потому что так попросил Юрий? Не только. Я полюбил тебя за храброе сердце. Которое не выдало нас, когда тебе в подвале отрубили палец. Мы одинаковы с тобой. Для тебя тоже слово долг выше слова радость. Не смей сомневаться во мне. Ведь мы братья.

Уткнул Димка лоб в широкое плечо, словно просил прощения. Вздохнул. произнес так же грубо в тон услышанному.: «Чего стоять? Впереди великие дела».

В Уфу они вернулись вечером. Дождались темноты, когда по уверению Степана все соглядатаи скрылись, пришли на Уфимское городское кладбище, и в кулак зажал Димка камешек с бабушкиной могилы. Слез не было на его глазах, но губы были искусаны до крови.

А на следующий день семья Михайловых пропала из города и никто не знает как. Но прежде чем отправиться за своими родными, не терпя возражений, наказал Димка Степану свернуть на машине ненадолго в сторону. «Ты говорил, сегодня хоронят Карела. Я хочу посмотреть», — объяснил он свой поступок. Суровую едва заметную морщинку заметил на его лбу Степан после этих слов и ничего не сказал в ответ. Попросив остановить машину в тихом переулке около речного училища, Димка вышел и затерялся в толпе, что собиралась невдалеке на улице.

В полдень этого дня жизнь в центре Черниковки остановилась. Сотрудники милиции в строгой парадной одежде и дюжие молодцы с тупыми и решительными лицами в малиновых пиджаках встали посреди улиц Ульяновых и Первомайской в районе двух восьмиэтажек — архитектурной достопримечательности города — и заблокировали движение машин. Недовольство в виде автомобильных сирен и гудков было быстро прекращено конфискацией документов у нетерпеливых водителей со стороны органов власти или аргументами физическими — от их малиновых помощников. Вдоль самих улиц по каждую сторону также основательно стали цепи пиджаков и мундиров. Мельтешение и перебегание любопытствующих с одной стороны улицы на другую незамедлительно пресекалось. И в тишине под любопытствующими взглядами сотен горожан, привлеченных