чем в детстве стало ему. И была эта горечь глубже еще оттого, что всей мощи Степана не хватало на то, чтобы вернуть его в прежнюю жизнь. И страшная мысль, что легче уничтожить, чем исправить этот мир, впервые коснулась его детского сердца.

Ночь провел он на берегу. Где-то вдали играла музыка, слышались протяжные песни, звук гитар и радио. Пьяные компании, да молчаливые парочки появлялись и исчезали неподалеку, не замечая сжавшийся в кустах комочек Димкиного тела. При их появлении он еще больше сжимался, таился. Не было страха перед ними от уверенности, что Степан всегда поможет, было желание тишины и покоя.

Так прошла ночь. Едва начало светать, он, повздыхав, подрожав от утренней свежести, сполоснул лицо речной водой и медленно, словно нехотя, пошел к дому, где жил со Степаном. Отказавшись от завтрака, которым мог стать подогретый ужин, он бросился ничком на кровать и быстро уснул. А когда после полудня проснулся, это был уже другой Димка.

Казалось теми же оставались волосы, цвет лица и глаз, звук голоса, но едва уловимая морщина прочертила переносицу между бровями, неулыбчивым и пристальным стал взгляд, утративший прежнюю дружелюбность и искренность, и слова, которые он стал произносить, были уже не те беспорядочные и бесхитростные слова, но отрывистые и четкие, и голос, пусть оставался чист и звонок, звучал отныне коротко и жестко. Многим аукнется метаморфоза, происшедшая с ним.

Испытывающе глядя на Степана, он, не томясь, как прежде Кудрявцев угрызениями совести, что приходится прибегать к услугам нечеловека в человеческих делах, стал просить о той или иной услуге. И то, как смотрел он при этом на Степана, и как произносил слова, показало последнему, а может он ошибался, что откажи он Димке хоть в одной просьбе, смертельно ранит его, что в таком случае прервется их дружба и станет он для Димки никем и ничем.

Первой была просьба увидеть, что происходит дома. Кивнув головой в знак согласия, уселся Степан рядом с Димкой, положил ладонь на его лоб, как и тогда в случае с Карелой, и сознание мальчика оказалось в другом месте. Словно из верхнего угла комнаты, где прежде он жил с бабушкой, он невидимый никому, превратившийся словно в точку, смотрел на гроб в полутемной комнате, на навсегда осунувшееся родное лицо, на мать и сестру, сидящих в изголовье. Время от времени в комнату заходили родственники, соседи. Одни молча прощались, крестились, глядя на гроб, другие подходили, касались губами бумажной полоски на лбу с непонятными буквами и, снова перекрестившись, выходили в коридор. Оттуда доносились невнятные, приглушенные, голоса, шум шагов. Внезапно он осознал, что воздух, которым он дышит, это не обычный воздух, но густой, тягучий, наполненный запахом воска от горящих свечей и еще какими-то запахами, которые прежде он ощущал в церкви, куда два или три раза его маленьким приводила бабушка. Пребывая в таком состоянии, он, словно наяву и как все сидящие в комнате, пребывал в неподвижности и телом и духом, то открывал, то закрывал глаза, бездумно и подавленно, как только может быть подавлен человек в присутствии смерти.

Внезапно он заметил напряжение на лице матери. Губы ее сжались пальцы заскользили друг по другу, голова как-то беспомощно наклонилась набок, потом, словно повинуясь некоему просящему жесту или решившись сама, она шепнула несколько слов Кате, встала и вышла из комнаты. Проследив за ней взглядом, Димка заметил, что она подошла к невысокому плотно сбитому в годах мужчине, поздоровалась, и вдвоем они прошли на кухню. Два спортивного вида незнакомца словно ненароком вынудили всех присутствующих выйти в коридор, оставив мать и пожилого гостя вдвоем. Так стал Димка незримым свидетелем разговора.

— Валентина Васильевна, — начал мужчина. — Вас предупредили о моем приезде. Меня зовут Коршунов Геннадий Иванович. Я начальник местной службы безопасности. Наша служба, что скрывать, причина много неприятностей, которые произошли с вами, вашей семьей, с Димой. Если это имеет для вас значение, то скажу — не я виновник этих бед, тот, кто затеял все, поплатился жизнью, и ладно бы один. Горе на каждой стороне, Валентина Михайловна. Я прошу прощения у вас за все, что по нашей вине случилось.

Но я пришел не только для этого. Ваш сын в беде. Он не может долго скрываться. Я знаю — он в городе, знаю, что ему также, как и вам, нелегко. Я пришел сказать, заверить вас, Валентина Михайловна, что Диме с нашей стороны ничто не угрожает, что он может беспрепятственно вернуться домой и продолжать жить, как жил. Мы не тронем его, я клянусь вам в этом. Мы, конечно, будет рады поговорить с ним, но если он не захочет, честное слово, мы не будем его неволить. Оставим навсегда в покое. Может быть, он позвонит вам, может у вас будет какая другая оказия передать ему весточку скажите, что ему не надо прятаться, пусть возвращается.

Поверьте, Валентина Михайловна, у меня не та должность, чтобы заверять вас впустую. И если я обещаю, что все напасти позади, так оно и есть. Что вы скажите?

Пожала узкими плечами Димкина мать, старательно уводила свой взгляд от глаз генерала. «Я не знаю, — только и услышал он ее ответ, — простите, мне надо идти». И она ушла обратно в зал. Долго сидел Коршунов, постукивая пальцами по кухонному столу, потом встал и отправился восвояси. Но никто из его ведомства не покинул свой пост около дома.

А Димка, открыв глаза и вернувшись в действительность, повернулся к Степану.

— Он не врал?

— Они говорят одно, думают другое. Наркотики, как тогда колоть не будут, но в душу полезут.

— А ты, Степан? Что бы ты сделал на моем месте?

— Они убили Кудрявцева; нет им веры.

— Ты же слышал: стрелять в нас приказывал другой.

— Небу нет дела до фамилий, Спиноза. Это жалкие и ничтожные игры — сваливать на кого-то то, в чем виновата система или племя. Если человек племени что-то сделал — виновато племя и все кто в нем. Честные должны были уйти, как Харрасов, кто остался — враг.

— Ладно. Пусть все останется. Но мы можем помочь маме отсюда, Степан?

— Конечно.

— Я сейчас напишу записку, и еще отправь ей деньги.

Когда минут через двадцать или тридцать Валентина Михайловна зашла в ванную комнату, чтобы умыться, она вздрогнула от неожиданности, увидев в умывальнике несколько пачек денег и клочок бумаги с Димкиным почерком: «Мама. Осталось недолго. После поминок на следующий день мы вас увезем».

Оставшаяся часть дня также не прошла впустую. Что