Шрифт:
Закладка:
- Своеобразно, - ответила я, надеясь, что звучит это в меру сдержанно.
- У меня обычно уши закладывает. А еще я как-то уснул. Я уставший был. Очень. А Лялька оперу запланировала. Там еще какая-то очень печальная ария была. Я на секунду глаза прикрыл, каюсь, а оказалось – уснул. Причем на самом драматическом моменте, когда дева то ли убивала, то ли самоубивалась…
Я не удержалась и хихикнула.
- Вот-вот, а мне потом не до смеха было. Мы крепко поругались. И я сбежал. В экспедицию, - Лют открыл очередную дверь. – Наверное, во многом она была права. Я вел себя совершенно по-детски.
- Разрисовывал обои и плевался шоколадом?
Он фыркнул.
- Не настолько. Сбегал. От проблем. От скандалов и ссор. От её попыток выяснить отношения. Или навязать мне то, что она считала правильным, вместо того, чтобы поговорить и прояснить… выяснить, что у нас разные представления о правильном. В какой-то момент я начал сбегать при малейшем намеке на недовольство. А потом и возвращаться перестал. В общем, не слишком-то по-взрослому.
Коридор почти пуст.
- А она?
- Она устала, наверное. Хотя до последнего пыталась удержать меня от развода. Не из любви. Из честолюбия. Но это мотив ничем не хуже. Наверное, будь я повзрослее, попытайся услышать её, все сложилось бы иначе.
Я кивнула.
И еще почему-то обрадовалась, что все не сложилось иначе. Ведь тогда он был бы женат. А я… я не о том думаю. Совершенно.
- Кто меня ждет?
- Игнатьевы, - Лют не стал врать или лукавить. – Дед говорил, что ты сама хотела встретиться.
Хотела.
Но можно было бы и предупредить. И вообще, я не готова, я… хочу сбежать?
Пожалуй.
Но вместо этого киваю, правда, уточняя:
- Я не уверена, что сумею помочь…
Она все еще красива, Маша Игнатьева, точнее уже Окрестин-Жабовская, пусть даже беременность и вытянула из нее силы.
На ней простенький сарафан свободного кроя, и розовые кеды с белыми шнурками. Я почему-то смотрю на эти кеды, на узоры из стразов, отмечая, что некоторые стразы отвалились. А на сама Машу не смотрю.
Будто это я виновата.
Хотя…
Нет, не я.
Она чуть опухла, да и кожа обрела нездоровый желтоватый оттенок. Губы потрескались. А коса, в которую Маша собрала длинные светлые волосы, была тоненькой, детской какой-то.
- Здравствуйте, - она с трудом поднялась.
Какой срок?
Рожать, наверное, совсем скоро. И значит, времени почти не осталось.
Вот отец её иной. Я видела генерала Игнатьева на снимках. Да и еще тогда, когда Гришка заявил об уходе, когда узнала, куда и к кому он ушел, полезла искать информацию. Так вот, сейчас генерал мало походил на свои портреты. Невысокий. Сутуловатый. Болезненно-худой с глубоко запавшими глазами он казался совсем уж стариком.
Но упрямым.
Он поджал тонкие губы. Встал. Коротко поклонился, то ли мне, то ли Люту. Скорее Люту. Мне-то чего?
- Сидите, - махнул Лют. – Как вы?
- Спасибо. Хорошо.
А глаза у Марии красные, опухшие, и вовсе не от беременности. От слез? И мне её жаль.
- Доброго вечера, - вымучиваю из себя слова. И то, что в голове было, вылетает напрочь. – Я… меня зовут Яна. Яна Ласточкина…
- Знаю, - Мария кивает и убирает невесомую прядку с лица. – Теперь знаю… все так глупо получилось. И я… тоже дура…
Она всхлипывает, а нижняя губа вдруг отвисает, и выражение лица становится детским-детским. Кажется, что сейчас Маша вдруг все-таки разрыдается.
А я не хочу, чтобы она плакала!
Я…
Я, может, радоваться должна. Или вот злорадство испытывать. Или еще что там положено испытывать, глядя на поверженную соперницу.
Но…
Она не была соперницей.
Она моложе меня. И тоже любила. Искренне. А ей, как и мне, в душу плюнули. Еще и убили, потому что сейчас она умирает.
- Я… я не знала, что он вот так… что у него кто-то… есть… был.
- Был, - поправила я. – Гришка – засранец, но осторожный. Он бы не стал рисковать, заводя отношения с тобой, пока я имелась. Вы ведь проверяли его? Когда поняли, что все серьезно?
Я смотрю на генерала.
А он на меня. Взгляд у него волчий. И наверняка, в роду имелись не только люди, Поневоле вспоминаешь, что Мир говорил, про структуры и тех, кто в них служит. Но вот кивает.
- Проверял, - а голос с легкой хрипотцой. – Мне доложили, что жил он с одной девицей. А потом разошелся. Это дело молодое. Я не вникал. Зря, выходит…
Кулаки сжались.
И разжались.
- Садись, - я указала девушке на кресло. – Я… хочу кое-что проверить. Клянусь, что не причиню тебе вреда! Силой!
И сила отозвалась.
Появилась на ладони огненной бабочкой и развеялась. Не думала, что я так умею. И Мария улыбнулась вдруг, снова как-то по-детски… сколько ей лет-то?
- Я мечтала, что однажды у меня проснется сила… и бабушка обещала…
Она запнулась.
И поглядела со страхом.
- Нам сказали, что…
Вот ей могли бы и не говорить.
- Она и вправду… ведьма?
- В какой-то мере. И старая. Очень.
- Что она бы со мной сделала?
- Не знаю. Может, сменила бы тело, вытеснив твою душу, все же Розалия, её вместилище, была стара. Может, принесла бы в жертву. Может еще что… - я опустилась на край кресла. – Главное, что её больше нет.
- Нам… тоже так сказали, - отозвался генерал. – Я не знал. Клянусь.
Верю.
И не только я верю, если генерал еще жив. Он тоже присел, чуть скосившись набок. И руку к боку поджал, словно в этом боку что-то да болело. Да и не в князе дело.
- Полагаю, если бы Розалия заподозрила, что вы что-то не то думаете, - делюсь своей мыслью, - Мария осталась бы сиротой…
- Странно, что не осталась, - проворчал генерал.
- Не странно, - тут уже Лют заговорил, он тоже место нашел, у двери. – Расследование пока проводится. В том числе и служебное…
- Пускай, мне опасаться нечего, - отмахнулся Игнатьев.
- Так вот… Розалия любила тратить деньги, но не умела их зарабатывать.
Генерал кивнул:
- Что есть,
