– Я рыбу купил, пожарим.

– И картошечки, – облизнулась дочь.

– Почистишь, так и картошечки.

– Ладно. Ты не забудь, что нам повернуть раньше надо.

~

Дуня облегченно вздохнула: осилила-таки дорогу. Наконец-то она была дома, в родных стенах. Бочком она присела на диван, ощупала, потрясла кухонный стол, будто проверяла, здесь ли он еще. Села писать. Родные были на работе.

Утром, выписавшись из больницы, она вместе с сыном приехала домой, сама забралась на нужный этаж, прошла до своей комнаты, села на кровать.

– Иди-иди, все в порядке. Я сама тут, потихоньку, – сказала она сыну, заметив, как тот тревожно смотрит на часы.

– Точно? Суп на плите. Я тебе отлил порцию, а хлеб ты знаешь где.

– Иди. Я передохну и поем.

– Если что, звони. Татьяна сегодня рано должна прийти, она отпросилась с работы.

– А Галка?

– Она дежурит сегодня. Позже приедет.

– Хорошо.

Когда сын ушел, баба Дуня достала из сумки тетрадь, купленную для нее внучкой, вырвала страницу, взяла ручку. Растерянно поглядела на руки, а потом вспомнила о фартуке в шкафу. Надела его и положила все в кармашек, чтобы вернее дойти до кухни. Ноги еще плохо слушались ее, и она цеплялась пальцами за стены, за угол, за дверной косяк. Строчки письма расплывались, наезжали друг на друга, и она стала писать крупнее, не экономя бумагу.

«Здравствуй, моя сестрица, дорогой человечек. Только на расстоянии и понимаешь цену человеческих отношений. Тут уж так сказать: ни прибавить, ни убавить. Мне хвастаться нечем, лежала в больнице, ноги совсем плохо ходят. Рука вся синяя от уколов. Но сегодня выписали, сказали, чтобы мерила каждый день давление, опять надавали кучу рецептов. Такие вот дела. Иван мой на работе. Привез меня и сразу уехал, а я вот села писать тебе письмо. Одни мы с тобой и остались на свете, с кем поговорить, поделиться горем можно. Мои, как я начинаю о смерти заговаривать, аж шипят. Но я все приготовила, чтобы они не искали.

Ты расстраиваешься из-за Сашки, пишешь, что бросил учиться. Но ты же ожидала этого. Если не хочет, насильно не заставишь. Хотя уже верзила здоровый, должен был бы понимать, что к чему. Теперь тебе надо сосредоточиться на младших. Таню, Зойку, Антона не упустите. Заставьте получить образование. Это как мой Иван. В свое время отмахивался руками. Не хотел дальше учиться, а сейчас спасибо говорит. А Ленку, это твое дело, простить – не простить. Что ушла к другому мужу, а на тебя своих деток оставила, так у нее тоже нелегкое полугодие было. Да и куда она с ними в чужую хату пойдет? Приживется, заберет. А Сашку вы упустили. Правда, не совсем. Еще можно все поправить. Но на это требуется его согласие и стремление учиться. Ему бы бойкую бабенку, она бы его подтолкнула.

Ты молодец. Ты хоть обеспечила их всех жильем. Это уже половина дела. Марфида тоже молодец. Передай ей привет большой, и пусть ходит, ходит, ходит, пока может. С нас с тобой пример не берет. А ты помогай Ленке, Наташке, чем можешь. Долго ли нам с тобой осталось, скоро отмучаемся.

Сестрица моя, ты чувствуешь, наверное, с какими потугами я пишу это письмо. Не идет, что тут хочешь делай. Ты не обижайся, возникнет подходящая минутка, я тебе еще обязательно напишу. Считай, что я тебе должна.

Сватья моя совсем плохая. Заговаривается. Галка жалуется, что есть только при них, с сиделками боится, что отравят. А кому она, старая, нужна? Господи, как бы я радовалась, коли бы меня кто-то отравил! Только чтоб сразу, не мучиться.

Недавно приходила к нам в гости сестра ее двоюродная, Анна. О чем-то с Татьяной долго говорили на кухне, но я не слышала. Потом стол накрыли, посидели. Она похвасталась, что внучка ее сдала экзамены, поступила в институт на таможню. Сессию, правда, еле сдала, но все же выдюжила. Так что все потихоньку стремятся на высшую ступеньку, чтобы чувствовать себя человеком. Соседка моя бывшая пишет, что Авдотья наша ее жива, хоть и не видит, а слышать – все слышит. А я вот и не вижу почти, и слышу через раз. Телевизор включу, а они кричат: сделай тише! Вот и сижу, как корова на завалинке, с пятого на десятое разбираю. А дочка ее, видимо, имеет какие-то неприятности. Полгода не подавала о себе знать, а теперь пишет, что хочет к матери приехать пожить, вроде как в отпуск, но Авдотья не поняла до конца, что и как. Я ей написала, что ничего, все устроится. Работа есть, квартира есть, муж есть, а если что и не поделили, так это дело молодое. Побудет дома, обмякнет душой и телом, а там и решит, что делать дальше. Не думаю я, чтобы она у матери задержалась. Огород она не любит, любит общаться. И душа требует общения.

А я тоже, как и ты, перекладывать свои болячки ни на кого не хочу… Что-то у нас третий день погода плохая. Извини, что письмо какое-то незаконченное получилось. Ничего, исправимся.

Завершая, хочу сказать, надо быть мягче и прощать людей, которые по глупости попали в ту или другую ситуацию. А Петьку не ругай больно, где сейчас мужика работящего найдешь. Вспомни Ленкиного. Только и работа у него была, что жену по огороду гонять. Может и Сашка такой непутевый, что отца приличного не видел. Антон-то маленький был, а сейчас вроде ничего. Так что ты простишь, и тебе простят. Ну, ладно. Здоровья тебе. Сейчас, на данном этапе жизни нам нужно только здоровье и больше ничего. Да напиши побольше о себе, своей жизни. Я тут сижу в четырех стенах, ничего не знаю, ничего не вижу. Мои-то мне особенно ничего не говорят. Видно, стара стала, думают, не пойму. А я все понимаю.

Ну до свидания. До следующей оказии.

Твоя старшая сестра Дуня.

С приветом, Иван, Галя, Татьяна».

~

Большую часть дня Ирина спала, то лежа, то сидя в кресле. Закрывала глаза и проваливалась в какую-то дрему. Только когда приходила Галка или дочь Татьяна немного оживала, вглядывалась в их лица, просила сесть ближе. Если дальше руки, пятном на свету казались, призраками. Они теперь часто к ней приходили. Говорили между собой. Иной раз Ирине казалось, что это сиделки приводят кого-то в квартиру, но днем понятно, а ночью что им делать? «Мерещится», – уговаривала она себя, а все-таки сомнение нет-нет да и закрадывалось в голову. Колом не