Нацисты разграбили дома Гогенбергов в Артштеттене и Радмере. Соседей пригласили присоединиться, и они не отказались. Огромные земельные угодья и имущество были конфискованы, банковские счета и финансовые активы – отобраны. София попробовала уговорить своих золовок приехать в Прагу; но и в Чехословакии было уже опасно[682]. Евреи бежали из страны тысячами. Власти ввели военное положение. Демонстрации в поддержку нацистов и антисемитизм захлестывали деревни, большие и маленькие города[683].

Старые друзья семейства Гогенберг вступили в нацистскую партию или негласно с ней сотрудничали. Почти все от страха держали язык за зубами; но Элизабет и Мэйзи отважно боролись за освобождение своих мужей. В конце концов Элизабет сообщили, что некий нацистский чиновник из Берлина встретится с ней в отеле «Империал», когда в следующий раз приедет в Вену. Человеком, которого Гитлер выбрал для обсуждения дела Гогенбергов с женой Макса, был Герман Геринг.

В нацистской Германии только у фюрера было больше власти, престижа и влияния. Вскоре после ареста братьев Гогенберг престарелый эрцгерцог Иосиф-Фердинанд, тоже Габсбург, был арестован гестапо и отправлен в Дахау. Брат и сестра Геринга, жившие в Австрии, просили оказать им любезность и освободить далекого от политики ветерана Первой мировой войны. Вскоре старика выпустили, но шок и психологическая травма от пережитого ускорили его смерть. История Иосифа-Фердинанда вселяла в Элизабет Гогенберг и надежду, и страх[684].

Как всегда, на утреннюю встречу с Герингом она прибыла заблаговременно. Он заставил ее ждать. Час шел за часом, а она все сидела в оживленном вестибюле, под яркими хрустальными люстрами, в окружении мраморных статуй, глядя на шикарную парадную лестницу. В середине дня очень вежливый и почтительный офицер люфтваффе пригласил ее наверх[685]. Вслед за ним она вошла в отдельный лифт, поднялась на два этажа, прошла по длинному коридору и опустилась на стул рядом с апартаментами Геринга, где и провела еще почти полдня. С утра она ничего не ела и не пила. Наконец ее пригласили в салон, где вот-вот должно было начаться какое-то совещание.

Почти все большое роскошное помещение занимал огромный пустой стол. Помощник Геринга ходил по апартаментам, открывая и закрывая двери, как будто искал, но не мог найти своего шефа. И вдруг, как по команде, с балкона в комнату энергично вошел сорокапятилетний Геринг. Он был не в обычной военной форме, а в элегантном, ослепительно-белом гражданском костюме. Даже шляпа, носки и туфли тоже были белыми.

Возможно, чтобы еще больше подчеркнуть необычность ситуации, в глаз он вдел монокль, а на руку – перстень-печатку; ни того ни другого она не видела ни на его фотографиях, ни в кинохронике. Ей он показался похожим на статиста из венской оперетты. Если бы он не был известен полным отсутствием чувства юмора, она бы, наверное, улыбнулась[686].

Обратившись к ней «герцогиня Гогенберг», он предложил ей сесть, потом и сам уселся за стол, повернул свой стул от нее, оказавшись к ней спиной, и принялся спокойно играть моноклем. Она смотрела на него, ожидая, когда молчание прервется. Наконец Геринг произнес: «Мне известно, что вы пришли просить за двоих. Я много думал о вашей просьбе, но до сих пор в нерешительности. Что лучше – все оттянуть, продержать их еще несколько лет там, где они сейчас, а потом убить или сразу повесить?»[687]

Он долго ждал ее ответа. Она молчала. Геринг обернулся кругом, оказался с ней лицом к лицу, и обрушил на нее поток вопросов, как будто он был следователь, а она – преступница. Она почти ничего не запомнила до тех пор, пока он не спросил: «Как можете Вы защищать Эрнста Гогенберга, ведь он возглавлял местную самооборону, пытал и жег прогермански настроенных австрийцев? Ваш зять поджаривал хороших национал-социалистов в своем замке!» На это Элизабет Гогенберг произнесла: «Не сомневаюсь – даже Вы сами в это не верите». Ее холодный тон тут же заставил его замолчать[688].

С этого момента вопросы начала задавать уже она. Герцогиня поинтересовалась у Геринга, как ей растить пятерых мальчиков, которые все родились от немецкой матери, отец которых арестован без предъявления обвинений, которых лишили дома и всего имущества? Горячий спор длился больше часа. В конце этого словесного противоборства он сказал ей: «Выше голову, немецкая женщина. Пишите свои письма, и все будет хорошо»[689].

У Элизабет Гогенберг было такое чувство, будто она, не моргая, посмотрела в лицо самому дьяволу. Ее муж и зять оставались в Дахау. Но герцогиню уведомили, что она может вернуться в замок Артштеттен. Отец помог деньгами, и она с пятью детьми сняла небольшое помещение в собственном доме[690].

Когда она убедилась, что учитель местной школы был ярым нацистом, то отослала в Вюртемберг к своим родителям двоих старших сыновей: одиннадцатилетнего Франца и десятилетнего Георга. Элизабет чувствовала, что в Германии подозрений и наблюдения будет меньше, а значит, там им будет безопаснее. В австрийских школах нацисты пропагандировали расизм гораздо назойливее, чем в сельской Германии. В сельской школе Вюртемберга нацистские учителя, ученики и пропаганда были куда менее активными. Кроме того, в большом хозяйстве становилось на два рта меньше; но больше всего она хотела, чтобы мальчики оказались под благотворным влиянием деда[691].

Никого в Вюртемберге не уважали так, как отца Элизабет Гогенберг – принца Максимилиана IV Вальдбурга, который и не думал скрывать своего презрения к Адольфу Гитлеру. В его замке, расположенном на одном из самых высоких холмов города, можно было без всяких помех слушать швейцарское радио и узнавать о том, что творится в Германии. Хозяин был глуховат, поэтому включал приемник на всю мощь, так что в курсе последних событий была и вся округа. Но принца так любили, что никто, даже гестапо, не отваживался попросить его сделать радио потише[692].

Элизабет ввязывалась не во всякую схватку. Как только она вернулась в Артштеттен, ей стали настойчиво предлагать вступить в местную женскую нацистскую организацию. Она упорно отказывалась, но к ней заходили с другой стороны: бродячие торговцы стучались в дверь и настырно навязывали бюсты Гитлера и Геринга; покупая их, человек доказывал свою лояльность к Германскому рейху. Чтобы отделаться, жена Макса однажды согласилась купить два маленьких бюста. Перед тем как спрятать их с глаз долой, она заметила, что бюсты полые, а Геринг был изображен без монокля, который он крутил во время их беседы в отеле «Империал». Продавцы нацистской символики, однако, не оставляли ее в покое, и тогда она написала на них жалобу. Герцогиня Гогенберг оказалась, наверное, единственным человеком в Австрии, у которого хватило на это смелости, но все получилось. Больше к ней никто не приходил[693].