Появился школьный дядька, надавал подзатыльников своим питомцам и увел их.

Бухвостов, затая волнение, предложил:

— Пойдемте на парусную.

— Так ведь туда не пустят, — с сомнением заметил Ширяй.

— Хоть в окошко глянем, — сказал сержант.

Васену Крутову в Преображенский приказ не послали. Оставили в Шлиссельбурге. Но в наказание за побег и обман назначили работать на парусной мануфактуре.

Мастерская, где ткали паруса, находилась в большой избе с нескладными пристройками. Парусная слышна была издалека стуком, грохотом. Из незастекленных окошек летела льняная пыль, словно кто-то пригоршнями кидал ее оттуда.

Около окон постоянно болтались солдаты, они переговаривались с ткачихами. Поэтому никто не обратил особого внимания на Бухвостова, Ширяя и Родю, заглянувших вовнутрь избы.

Там было жарко, а шума и стука — побольше, чем в ином сражении. Сергей Леонтьевич сразу оглох.

В душной полутьме возле грохочущих станов работали женщины. У некоторых лица от подбородка до глаз обвязаны тряпьем, чтобы не дышать колючими очесами.

Бухвостов искал и не мог найти Васену. Только когда Родя толкнул его локтем и показал в угол мастерской, Сергей Леонтьевич разглядел девушку.

Тоненькая Васена в легком холщовом платье хлопотала над станом. Как видно, она еще не очень хорошо знала работу, вся ушла в нее и ничего не замечала вокруг.

В воздухе струились, бежали, сплетались нити. Ох, как трудно было ей уследить за всем сразу! Пряжа сматывалась с тяжелого круглого навоя. Нити основы плыли перед глазами, они уходили в мелькающие ремизки. И здесь чаще всего рвались нити. Надо было схватить не успевшие разлететься концы, быстрехонько ссучить их.

Сплетения пряжи походили на паутину, а челнок бегал посреди нее, как большущий паук. Вправо-влево. Вправо-влево. Он выбрасывал уток, и огромное бердо мгновенно прибивало нить к нити.

Успевай смотреть за ходом пряжи, да еще изо всех сил то одной ногой, то другой нажимай на доску, приводящую в движение стан.

Сергей Леонтьевич не мог разобраться в тонкостях ткацкой работы. Стан показался ему грозно рявкающим чудищем, а девушка — у него в плену.

— Васена! — окликнул Бухвостов.

Ткачиха вздрогнула, повернулась. На стане началась кутерьма. Нити перепутались, челнок, как живой, подскочил и упал на пол.

Через всю избу с криком и поднятыми кулаками спешила надсмотрщица. Васена закрыла лицо ладонями.

Сергей Леонтьевич вбежал в сени, в мастерскую. Успел заслонить виноватую.

Разъяренная женщина смотрела на сержанта, не смея при нем наказывать.

Бухвостов обшарил свои карманы. Все нашедшиеся монеты он тут же отдал надсмотрщице. Она сразу успокоилась. Солдаты часто подкупали ее, чтобы перемолвиться словом с ткачихами.

Мастерица больно ущипнула девушку и вытолкнула ее в сени.

Теперь Сергей Леонтьевич мог хорошенько рассмотреть Васену. Она стояла с опущенными руками, бледная, испуганная. На ее лице не было темных теней, как тогда, в подземелье. Но к ней уже не вернулись улыбка и доверчивый блеск серых глаз. Они потускнели; как говорят в деревнях — «выплакались».

Разглядел Бухвостов и синеватые полосы на запястьях, след кандалов. Он взял в руки ее пальцы, они были изрезаны грубым льняным суровьем и чуть вздрагивали в ладонях сержанта.

— Доченька! — едва слышно сказал Сергей Леонтьевич такое неведомое ему и такое дорогое слово.

Васена прислушалась.

— Доченька! — повторил он.

Девушка, точно подтолкнули ее, шагнула вперед, прижалась щекой к плечу Бухвостова.

Он молчал. В нем все кричало: за какие грехи судьба жестоко обидела этого ребенка? За что? За что? И сколько же горя может снести человек?..

Васена была теперь не голицынской крепостной, а казенной, государевой. Она осталась холопкой.[15]

10. „АРШИННАЯ КОМАНДА“

С борта фрегата открывалось зрелище неслыханно страшное. Люди не верили своим глазам. Бушующее море придвинулось к Петербургу, оно кидалось на материк, рвало его, подминало под себя. Берега виднелись островками, макушками холмов. Кругом бесновалась вода.

Нева текла вспять. Суда, прибывшие с верховья, плыли не по течению, как всегда, но преодолевая его.

Супротивный ветер с треском рвал паруса, валил корабли на бок.

Лодки плавали там, где еще вчера была суша. Солдаты снимали с крыш попавших в беду обитателей. Кое-где покачивались на волнах привязанные к деревьям плоты.

Коренные жители края, узнав по верным приметам близость осеннего потопа, успели вовремя разобрать и сплотить свои хатенки. Сами же бежали на Дудерову гору, единственное место, куда никогда не доходит вода.

На Дудерову гору гнали мычащие стада. Нахлестанные лошади мчали телеги с наскоро собранным скарбом. Люди торопились уйти от беспощадного моря.

У многих, видевших это бедствие, против воли вкрадывалась мысль, не правы ли чернорясные двоедушные пророки с крепостной площади: они кричали в неистовстве, будто месту сему «быть пусту», и навеки проклято оно, и остров у разветвления реки зовется не Веселым, а Чертовым.

Как же тут жить, в такой страсти? Как строить город, когда море грозит все разбить, смыть?

— Переждем, осмотримся, — говорил бомбардирский капитан, стоя растопыренными ногами на пляшущей палубе, — а что касаемо чертовщины… в точности знаю, что у кнута хвост длинней, чем у черта!

Петр уже не мог расстаться с мыслью о своем парадизе…

Оглядясь, первые поселенцы Петербурга сообразили, что дело тут, может быть, и не обошлось без гнева божьего. Но, наверняка, помог ему крепкий юго-западный ветер. Он погнал воду в Неву. Ее устье, со всеми протоками, раз в семь больше русла. Устье — как воронка.

И закипели, взъярились в нем волны.

Два дня свирепствовало наводнение, на третий пошло на убыль. Оказалось, что новостроенная крепость, сверх всякого чаяния штурмованная морем, коварный натиск стихии выдержала. Стены отнюдь не размыло. Шалаши все поснесло, а настоящие постройки с места не стронуло. Все было сделано добротно, накрепко. Остров Заячий не напрасно поднимали земляной насыпью.

Прибывшую с Ладоги эскадру в Петербурге ждала добрая весть. Нумерс со всеми своими кораблями наконец убрался со взморья, отплыл в Выборг.

Бомбардирский капитан хохотнул в усы, представив, как встретятся там битый адмирал с битым генералом…

Но — время, время, время! Нельзя было терять ни дня, ни часа. Впервые Россия так отважно строилась не на тверди — на воде. Надо же свести покороче знакомство с этой самой водой.

Вот тогда сержант Щепотев и получил в свои ручищи обыкновенный аршин и самую обыкновенную веревку, только навязанную узлами. Приказ ему был дан довольно странный:

— Меряй!

По Неве и по взморью ходила ладейная флотилия. С теми же аршинами и веревками.

Мусоля грифелек, от злости кроша его и ломая,