Кравцов понял: ему объявлена война. Что теперь делать? Отступиться? Нет, на это он не пойдет — совесть коммуниста не позволит.

Зашел к Любавину, попросил разрешения съездить в БХСС области. Подполковник посоветовал не спешить: глядишь, через день-два может и прояснится что...

«Прояснилось» на другой же вечер: председатель райисполкома пригласил Кравцова к себе. Дружелюбно поздоровался и широко улыбался:

— Давно тебя не видел, все телефоны накаляем. А ты вон какой молодец! Знаешь, как тебя гуляевские дамы прозвали? «Супермен»! Что, точно схвачено? — добродушно хохотнул Снетков. — Конечно, тамошний главбух — баба сварливая и подчас вздорная, я и сам это знаю, но наблюдательности не лишена...

Кравцов слушал молча. Понимал: атака началась.

— Послушай, Кравцов, ты человек, как мне кажется, разумный. Давай допустим, что ты в чем-то уличишь Прахова и вместе с ним кого-то из районных руководителей. Допустим даже, что отдашь материалы в прокуратуру, и прокуратура доведет дело до суда. Как считаешь — на пользу это Советской власти?

— Конечно!

— Ошибаешься! Люди ведь как поймут? Не Прахов или там какой-то Пупкин проштрафился — мы за кадры отвечаем, мы и проштрафились. Обобщат тут же — все, мол, они там, в исполкоме...

— Почему «все»? Конкретные лица...

— Ага! Допускаешь, значит, что у нас районные руководители могут быть и не чисты на руку? И полагаешь, что райком партии тебя в этом поддержит? Нет, Кравцов, поддержки там не жди. Это я с тобой вожусь, учу уму-разуму, нагоняи из-за тебя получаю — мне не привыкать. Так что хочешь-не хочешь, а дружить тебе со мной надо. Я поругаю, я и поддержу. Вон твой начальник на пенсию собирается, замену себе ищет. О тебе и не вспомнил, словечка не замолвил. Так-то.

— Кому же перед пенсией инфаркт заработать хочется? — в тон председателю ответил Кравцов. — Да я в начальники райотдела и не ме́чу, мне моя работа нравится.

— И напрасно. Я ведь понимаю, что по способностям и знаниям ты больше всех соответствуешь. Вот только норов свой малость укроти. Помни: ты — человек районный. Начальство из области приедет и уедет, а мы всегда рядом.

— Ошибаетесь, Валерий Николаевич, я человек государственный. Меня здесь поставили, чтобы я интересы государства, народа оберегал...

— Что ты о прописных истинах... Охраняешь — и охраняй! Проворовался прораб у Прахова — к ответу! Но зачем же само дело сельского строительства рубить под корень? Это же государственная политика, понимаешь? По-ли-ти-ка!

— Но ведь всякая политика, Валерий Николаевич, должна быть чистой. Если мы пока не можем обойтись без шабашников, то это не значит, чтобы они стали ширмой для хищений и взяток. Я помочь хочу...

— Вот спасибо! Вот удружил! — Снетков взорвался. — На всю область опозоришь, и я же должен быть благодарен! Если доброго отношения не ценишь, получишь то, что заслужил! Я тебя, майор, в порошок сотру, и никто этого даже не заметит! Слышишь? Никто тебе не поможет, если из района в управление придет бумага о нашем к тебе недоверии. А уж мы найдем, что в ней написать. Все! Иди!

— Мне нужна документация по ревизии, — вспомнил уже в дверях Кравцов.

— Получишь ее у Прахова. Пусть познакомится.

— Да я его знакомил...

Но Снетков уже говорил с кем-то по телефону.

Документация ревизионной проверки прочно осела в сейфе главбуха Сергеевой. На звонки Кравцова ответ был один: как начальство прикажет. А Прахов болел и на работе почти не появлялся. Кравцов поехал к нему домой.

Обширный особняк был велик для небольшой семьи Прахова: дети выросли, разъехались. Часть комнат оставалась нежилой. Прохор Матвеевич лежал в небольшой, скромно убранной спаленке. Вещи в ней были старые, видимо, для хозяина привычные и любимые. Книги — и те стояли на давным-давно вышедших из обихода этажерках. Кровать железная, тоже от давних времен. Рядом, на тумбочке, лекарства и телефон. Только и всего. Всем нажитым прежде пользовалась большая семья: для нее был выстроен этот огромный домина, куплены гарнитуры, ковры и хрусталь, навешены на окнах роскошные гардины, ржавеет в гараже «Волга».

Вид у Прахова был неважный. Выслушав Кравцова, он тут же позвонил в бухгалтерию:

— Валентина Петровна, отдай ты, бога ради, милиции ревизионные бумаги. Давай не будем нарушать законов.

В ответ из трубки послышался крик главбуха. Стоявший в стороне Кравцов явственно услышал:

— Спохватились! Я лучше вас знаю, что законно, а что нет! Звонил сам Валерий Николаевич, приказал: не отдавать! Сказал, меры, какие надо, сам примет. Так что, болейте себе на здоровье.

Из трубки уже неслись короткие гудки, а Прахов все сидел на кровати растерянный, задумчивый. Наконец положил трубку на место, сказал печально:

— Не думал, что на старости лет стыдно будет людям в глаза глядеть. Не дай бог никому. Ладно, пошли в контору.

Кравцова Прахов оставил в своем полированном кабинете, сам пошел на первый этаж, в бухгалтерию. Пробыл там недолго, но разговор, видимо, был горячий, потому что вернулся он пунцовый от негодования. Подал Кравцову папку:

— Бери, Георгий Иваныч, теперь засудишь.

Кравцов пожал плечами:

— Я не судья, Прохор Матвеевич, даже не следователь. Может, напишешь все сам, что к чему и почему? Поверь слову, на душе полегчает.

А сутки спустя Прахова не стало.

Примчавшемуся в совхоз Кравцову жена Прахова, высокая, сухая Надежда Гавриловна отдала лист бумаги, на котором значилось: «Майору милиции товарищу Кравцову Г. И. Покаяние». И все — лист остался чистым. Оглушенная горем жена Прахова объяснила: едва Прохор Матвеевич сел за письмо, позвонил Снетков. Прохор Матвеевич слушал его и все держался за сердце. Потом побелел. Я — за водой, ведь вернулась мигом, а Прохор Матвеевич уже лежит... Я трубку взяла — слышу Снеткова голос злостью исходит. Я слушать не стала, трубку положила, так он тут же снова звонит. Я говорю: не звоните, бога ради, уймите злобу, умер Прохор Матвеевич, а он не верит...

Кравцова потрясла эта смерть. Не многие из близких к директору людей понимали его положение и состояние души так, как Кравцов. Не многие, наверное, чисто по-человечески и жалели Прахова так, как он. Много правды унес с собой в могилу Прахов... Кравцов представил себе, как встретили смерть директора те, кто был причастен к делу. Конечно же, с чувством облегчения. Все теперь можно валить на мертвого...

Позвонил парторг совхоза Журавский. Жалел старого друга — в