диктовалась экономическими соображениями – слишком много арестантов по тюрьмам напрасно хлеб едят. «Худая судьям похвала, что колодников много держат, но то самая честная похвала, чтоб ни одного колодника не было. Поэтому, чтобы избежать лишних трат, он предлагает в случае превышения срока содержания колодника виновного судью обязать «кормить того колодника, своим хлебом».

Именно экономическими соображениями он руководствуется в своих предложениях не лишать людей свободы за многие преступления. «В старом Уложении напечатано еже сажать в некоторых делах за вину в тюрьму года на три, на четыре и больше, и та статья мне возмнилась весьма непристойна…Чем посадить в тюрьму, да морить лет пять или шесть, то лучше приложить ему наказание или инаго какого штрафу, а дней жития человческаго терять не надобно. Человек на воле будичи иной подле себя и посторонних человек пять-шесть или больше может прокормить, а в тюрьме сидячи и себя прокормити не может, но вместо червя будет хлеб есть и во тлю претворить без прибытку» – заявляет Посошков. К тому же уменьшение числа колодников позволило бы употребить здания, назначенные для тюремного заключения, для более полезных целей.

Та же идея – по поводу волокиты в отношении челобитчиков. Посошков требует добиться строжайшего приказа подьячим, «чтобы челобитчиков отнюдь долго не волочили». Если, говорит он, вместо праздного шатания челобитчики будут заниматься своим делом – купецкие люди купечеством, мастеровые своим рукоделием – «от того в народе пополнение будете».

Посошков предлагает разные способы избежать «волокиты»: это и ежедневный пересмотр судьею всех колодников, и установление сроков окончания работы для подьячих и т. д. Судья должен действовать так, «чтобы дело не лежало без делания, чтобы даром и единаго дня не пропустить, чтоб дела какова ис той росписи не вершить, и, слушав, чинить решение немедленно, дабы людие Божии в излишних волокитах напрасно не мучились».

С этой целью Посошков в своем «Отеческом завещании» специально рассматривает обязанности приказных людей. Посошков разрабатывает и предлагает правила об окончании дела к положенному сроку, о ведении памятной книжки, об исполнении данных челобитчикам обещаний и т. п. Это выгодно и самим приказным людям, поскольку они тем самым приобретают одновременно и хорошую репутацию, и материальную выгоду. Посошков не одинок в таких рассуждениях. Те же мысли мы встречаем, например, у Татищева. Обвиненный Демидовым во взяточничестве он, оправдываясь перед Петром, говорил, что это лишь подарок за хорошо сделанную работу. Иначе смотрит на это Петр, который, в отличие от Посошкова и Татищева, видевших в подарках средство для ускорения судопроизводства, считал их делом опасным: «Позволить этого нельзя, потому что бессовестные судьи под видом доброхотных подарков станут насильно вымогать». К тому же «для доброго судьи служба есть священный долг, причем ему и в мысль не приходит временная корысть, и что ты делаешь из мзды, то он делает из добродетели».

Посошков понимает, что проблемы улучшения состояния правосудия на Руси следует искать не только в нравственной порче чиновников, но и в отсутствии правосознания у народа. Купцы обманывают в торговле, низшие слои общества склонны к праздности и лени, разбоям и грабежам – с горечью замечает он. Однако единственной панацеей здесь он видит введение самых строгих мер: «Какая казнь будет вору, такая ж казнь будет и солдатам кои вдали да молчали. А буде из болынаго дому из боярскаго кто сворует что, то того дому всем дворовым, кои вдали да молчали, такая же казнь, и кои и не вдали, а того ж дому, и тех кнутом бить колико указано будет. А буде кой сотской или пятидесятской, уведав за кем воровство, да умолчит, то горше вора приимет муку и казнь лютейшую и пр… буде кто ведая о разбойниках да утаит, тому будет смертная казнь».

Посошков предвидит сложности и ожидает сопротивления со стороны крестьян при попытках заставить их ополчиться против разбойников, поэтому он требует, кроме наказания кнутом, всех тех, которые не пойдут на помощь, заставить вознаградить жертв разбоя за понесенную потерю.

Нельзя сказать, что правительство не понимало важности борьбы с этим злом. Тюрьмы были переполнены, суды работали неустанно, однако существовали объективные причины того, что усилия властей не достигали цели. Одной из причин этого было то, что многое в русской истории определялось чисто естественными, географическими причинами. В отличие от Запада, где все проблемы между народом и государством решались на ограниченных площадях и поэтому в конечном итоге сводились к усовершенствованию внутренней стороны общественной жизни, на Руси стремились к внешнему расширению пространства взаимодействия народа с государством. Как писал Н. Алексеев: «Западная история следовала принципу социальной интенсификации, мы же шли путем экстенсивным. На Западе, если государство давило, можно было придумать только один исход: усовершенствовать государство и ослабить давление. У нас государство давило по необходимости, но мы не стремились усовершенствовать государства, а уходили от него в степь и в леса. Государство настигало ушедших – они опять уходили дальше».

«Снимая таким образом с русской истории романтический флер, – замечает Н. Алексеев, – мы должны сказать, что определяющими силами ее были, с одной стороны, силы, организующие государство, силы порядка, с другой, – силы дезорганизующие, анархические, внешне выражающиеся в различных проявлениях русской смуты. Особенностью русской истории является то, что смута эта не была попыткой организации вольницы в пределах государственного порядка, но представляла собою вечный выход ее из государства в дикое поле и в темные леса. Уход от государства есть первостепенный факт русской истории, который физическое свое воплощение нашел в казачестве и свое нравственное оправдание – в различных политических воззрениях, оправдывающих бегство от организованных политических форм общественной жизни».

Еще при Иоанне Грозном на самих жителей была возложена обязанность преследовать разбойников, ловить, судить и наказывать их. Однако ответом на меры власти был рост числа «гулящих» людей, усиление казачества, появление большого количества разбойничьих шаек. Грабежи и разбои стали обычным явлением в жизни Руси. «Человек, – замечает С. М. Соловьев, рисуя картину состояния России накануне реформы Петра I, – привыкал к случаям насилия, грабежа, смертоубийства; привычка пагубная, ибо ужасное становилось для него более не ужасным, и при этом относительно своей безопасности он привыкал полагаться или на собственную силу, или на случай, а не на силу общественную, правительственную, и легко понять как вследствие этого ослаблялось в нем сознание общественной связи: он привыкал жить в лесу, а не в обществе, и вести себя сообразно этому. На Западе в Средние века завидит путник замок, возвышающийся на скале, и трепещет: это разбойничье гнездо; в Москве в XVIII в. чем выше и обширнее был дом, тем опаснее