Шрифт:
Закладка:
Спасибо, реакция еще осталась — успел блокировать кулачок, летевший мне прямо в глаз. Видимо, от избытка энергии, моя собственная кухарка едва не засветила своему хозяину! И хорошо, что сам удержался…
— Ой- ой…— заверещала Нюшка, запрыгав на месте и потирая отбитый о мою ладонь кулачок.
Кулачок у кухарки ничего такой — маленький, но твердый. Если бы угодила, так наверняка у меня под глазом тоже засветился фингал.
— Ты, деточка, поосторожнее, — пробурчал я. — А если бы я тебе ответку дал?
— Иван Александрович, простите, увлеклась, — повинилась девчонка.
— Увлеклась она, — покачал я головой. — Бестолочь. Треснул бы тебя невзначай, на автомате, мог бы и пришибить…
— Так не пришибли же? — опять заскакала девчонка, но уже от азарта. — А меня научите?
— Нет, — твердо ответил я. — Ты и без бокса опасна для окружающих. Но это я шучу. Если говорить всерьез…
Я сделал паузу, потом посмотрел девчонке прямо в глаза.
— Аня, представим себе, что я тебе чему-то научил. Но именно — чему-то. Всерьез я тебя драться не обучу, но по мелочи что-то усвоишь. Хорошо, молодец. И что дальше? Появится у тебя очень опасное чувство превосходства над остальными. С женщинами ты драться не станешь, а мужчине проиграешь в любом случае[1]. И лучший способ стать победителем — избежать драки.
— Вот кто бы говорил… — фыркнула Анька.
Нет, распустил я прислугу. Кто ж так с хозяином разговаривает? Но я-то педагог по основному образованию, помню, что девочкам-подросткам надо разъяснять, чтобы они понимали, а не орать на них.
— Аня, как ты думаешь, почему я револьвер с собой не ношу? Вернее — ношу, но очень редко? — спросил я. Нюшка пожала плечиками, а я попытался объяснить: — Если оружие постоянно при тебе, то возникает желание его применить. И еще появляется этакое… чувство вседозволенности. И ты уже на всех людей смотришь свысока — дескать, я-то такое могу, чего вы не сможете! Так что, вопрос о твоем обучении снимается. Кстати, а ты меня кормить собираешься?
Нюшка уныло кивнула и поплелась на кухню, демонстрируя сутулой спиной покорность народов Африки, а заодно и несчастную долю угнетенных женщин России. Нет уж, голубушка, я тебя немножечко раскусил. Шиш тебе, а не тренировки.
— Аня, ты что-то про почтальона говорила? — вспомнил я.
Нюшка в это время ставила передо мной тарелку, от которой шел очень вкусный запах гречки и шкварок. Хмыкнув, строго сказала:
— Наталья Никифоровна, когда уезжала, наставления мне давала — с барином во время еды о делах не говорить.
— Уволю на хрен, — пообещал я.
— Вы вначале поужинайте, потом увольняйте, — рассудительно ответила девчонка, — И детей плохим словам не учите.
Вот, шантажистка. А каких это я детей плохим словам учу?
— Анька, а где у нас дети?
— Сами мне все время талдычите — дескать, я еще маленькая, учиться надо. А маленькие от взрослых все перенимают, — хмыкнула Нюшка, уходя на кухню. Повернувшись, еще разок хмыкнула через плечо: — Потом сами мне замечание сделаете — чего это я плохие слова повторяю?
Нет, моя кухарка — та еще язвочка. И как это я умудрился ее нанять?
Вернувшись, Нюшка поставила передо мной тарелку с хлебом и мисочку с солеными рыжиками. Пояснила:
— Рыжики сегодня Маша принесла — горничная Елены Николаевны. Сказала, что это вам барышня прислала. И чтобы завтра всенепременно в гости пришел. Мол — скучает ее хозяйка и грустит.
Соленые грибы я люблю. Надеюсь, их солила не моя будущая теща? Ну, даже если и так, то летом мы еще не были знакомы…
— Рюмочку вам под грибочки налить? — поинтересовалась Нюшка. — У вас еще треть бутылки осталось.
С чего это вдруг девчонка мне рюмочку предлагает? Подозрительно.
Нет, определенно у меня профессиональная деформация. И Ксению Глебовну уже в чем-то подозреваю, и Нюшку. Но юная моя кухарка, как я знаю, не слишком-то приветствует алкоголь. Мы тут на днях с Абрютиным заходили, с той бутылочкой. Слова поперек не сказала, закуску выставила, но было заметно, что куксится.
Рюмочку, под соленые рыжички грех не выпить, но очень боюсь, что, выпив одну рюмку, захочу вторую. А рыжики вкусны и без водки.
— Нет, спасибо, — ответил я, принявшись трескать гречневую кашу и заедать ее рыжиками. Прожевав, важно изрек: — Пить одному, равно, как и опохмеляться — самый надежный путь к алкоголизму. А с чего ты мне рюмочку предлагаешь?
— Так говорю — треть бутылки стоит. Выливать жалко, смотреть противно. Глаза бы мои на нее, на проклятую не смотрели. А так — вы бы ее выпили, да и все.
Ну да, железная логика. Но пить все равно не стану. К тому же — бутылка-то не совсем моя. Абрютин как-нибудь вспомнит про остатчик.
Умял и кашу и рыжики, продемонстрировав Нюшке пустую посуду.
— Все, дорогая, давай чай пить. И скажи — отчего ты на водку смотреть не можешь?
— Так от нее одни только беды. Вон, батька мой, по деревенским меркам почти непьющий, но иной раз — нет-нет, да и есть-есть. Нажрется, потом песни начнет орать, да по-всякому выкобенивается. Смотреть противно. Может в кабак зайти, с мужиками по пьянке подраться. Как-то раз помощнику своему челюсть разнес. Ладно, что тот тоже выпивши был, жалобу подавать не стал. Но самое противное, если он по пьяному делу меня начинает жалеть — мол, сиротинушка ты у меня! А тут и я себя начинаю жалеть.
Нюшка терпеть не может, чтобы ее жалели. Это мне тоже известно.
— Эх, Анька-Анька… Как бы тебе мужа такого найти, чтобы не пил? — вздохнул я вслух.
— Таких не бывает. Пусть бы и пил, но в меру, как вы….
— Это что было? Комплимент или очередная шпилька? — нахмурился я.
— Комплимент, — хихикнула Нюшка. Выждав паузу, сказала: — И шпилька тоже…
— А я тебя за кашу хотел похвалить, — немедленно отомстил я. — Хотел сказать, что все было вкусно, но теперь не стану. Иди уж, за чаем. А про почту можешь вообще ничего не рассказывать.
Нюшка только
