Теперь они выглядели совсем иначе, смиренны были, кротки, одежд богатых, мехов и парчи на них не было, и в лицах их и намека на гордыню не осталось, кланялись низко. Вот что хороший грабеж и огонь со спесивыми делают. Волков услыхал, как Габелькнат смеется, шушукается с Хенриком, и даже Максимилиан и Фейлинг, разобрав, о чем они говорят, усмехаются. Волков повернулся к делегатам:

– Нет, господа горожане, ничего строить не дам вам и торговать не позволю. Через два дня из Шаффхаузена должны приехать уполномоченные вести переговоры, если мир будет, так стройтесь и торгуйте. А пока нет мира промеж нас, так и не просите, а в том, что у баб и детей ваших хлеба нет, так то через вашу подлость и уроком вам. Вы лучше, как приедут переговорщики, просите их о деле быстром, чтобы переговоры они не затягивали. Сами дело ускоряйте.

Когда просителей выпроводили, кавалер строго спросил у смешливого Габелькната:

– Соизвольте объяснить мне, господин Габелькнат, отчего вы хихикали за моей спиной, когда я вел переговоры.

Молодые люди стали переглядываться.

– Отвечайте, Габелькнат! – настаивал генерал.

Молодой человек еще раз взглянул на своих товарищей и, слегка смущаясь, рассказал:

– Тут один из этих… в зеленом камзоле был… что сейчас приходил… Ну, мы его бабенку брали, сам он уже немолод, а жена у него не старая и вполне себе приятная. И когда мы в дом их пришли, фон Каренбург покойный ее схватил, а она и говорит: «Господа, платье мне не рвите и не пачкайте, я сама его сниму, и раз вы сюда пришли, делайте все что хотите, но других уже в дом не пускайте». И сама разделась при нас. Попросила лишь вина выпить. И сама пошла, а муж ее, дурень, сидел и смотрел, как мы ее брали по очереди, и лишь твердил шепотом: «Эльза, дорогая, потерпи, потерпи, я потом тебя не упрекну даже». – Габелькнат едва сдерживался от смеха. – А эта Эльза лишь глаза закатывала да подвывала, а когда один из нас дело кончал, так она, тряпкой вытершись, лишь спрашивала: «Господа, кто следующий?» Да вина еще просила. А муж ее все успокаивал и успокаивал, старый дурак.

Тут Габелькнат и все молодые господа стали смеяться, уже не сдерживаясь, и громче всех смеялся юный Фейлинг.

Волков даже не улыбнулся, махнул на них рукой:

– Ступайте.

Молодые болваны, все у них про одно. Но по-другому в их возрасте и не бывает.

Одной делегацией в этот день не обошлось. Опять приехали к нему люди из Рюммикона. Всё те же, всё те же… Вальдсдорф, Плетт и еще трое господ, которых Волков не припоминал. В прошлый раз за свой город волновались, чтобы генерал не пошел и не сжег его, но теперь просили о другом.

– Господин генерал, меж нами был договор, что наши плоты с лесом вы пропускаете по своей стороне реки, и цена за то была оговорена, – начал толстяк Вальдсдорф.

– Да, было такое, припоминаю, – отвечал генерал.

– А теперь ваш человек, сержант Жанзуан, один плот взял себе и сказал, что и другие будет забирать, пока вы не позволите их пропускать. Мы за десять дней ни одного плота по реке не провели, – закончил свою мысль советник Вальдсдорф.

– Да разве мы не платили вам за каждый плот, как было уговорено? – заговорил лесоторговец Плетт. Видно было, что он и волнуется, и втайне даже возмущен.

– Платили, честно платили, – кивал Волков, но при этом зло ухмылялся и продолжал: – А не напомните ли, господин лесоторговец, не вы ли надо мной хихикали, когда в прошлый раз мы встречались с вами в каком-то трактире в Лейденице?

– Что? Хихикал? Я? – Плетт был удивлен до глубины души. – Я никогда не посмел бы. Что вы, господин генерал, что вы!

– А, так это, может быть, вы, господин Фульман, снисходительно мне улыбались, когда я просил вас похлопотать о мире между нами?

– Я? Я? – Тут Фульман стал оглядываться по сторонам, ища свидетелей, он даже возмутился и призвал в свидетели Господа: – Видит Бог, и в помыслах такого не было. Да я…

Волков махнул на него рукой: замолчите! Зло осмотрел всех прибывших и сказал:

– Просил я вас, господа купцы, просил похлопотать о мире, когда война еще не началась, так вы, Плетт, и вы, Фульман, мне тоном насмешливым отвечали, сидели, спесью своей давились, куда она только делась теперь… В общем, пока мира не будет, и торговли у вас по реке не будет. Просите совет кантона и вашего ландамана о мире. Больше мне вам сказать нечего. Уходите, господа.

Глава 26

Волков всегда считал, что толстяки есть по сути люди недалекие. Но вот советник Вальдсдорф эту уверенность поколебал. Генералу было достаточно одного пристального взгляда, чтобы советник понял, о чем говорят глаза кавалера.

Господа купцы из Рюммикона, конечно, на ночь глядя, по темноте, назад к себе не поплыли, заночевали на берегу, и умный толстяк Вальдсдорф ночью нашел способ прийти под стены лагеря с фонарем и вызвать через стражу генерала. Волков сразу откликнулся:

– Ну, что слышно?

Темно было, Волков велел ни ламп, ни факелов людям своим не жечь, потайной фонарь был лишь у Вальдсдорфа, да и тот толстяк рукой прикрывал.

– Слухов много, господин генерал, – переводя дух, отвечал советник. – Купчишки наши, рюммиконские, будут просить у переговорщиков скорейшего мира.

Это было как раз то, на что генерал и рассчитывал, но толстяк продолжал:

– Но не все, не все таковы. Люди из других земель просят войны. Говорят, что вы растоптали честь земли, требуют возмездия.

– Вот как?! – мрачно спросил кавалер. – Возмездия хотят?!

– Да, господа советники пребывают в шатком положении, сами переговорщики не захотят принимать столь неоднозначное решение. Я слышал, что в соседние кантоны посланы люди просить помощи.

– Так из двух кантонов помощь приходила, я же их побил, неужели еще соберутся безумцы?

– Нет-нет, тут как раз речь идет не о наемниках. У нас меж горных земель есть конфедеративная договоренность: коли один кантон будет нуждаться в помощи, так остальные ему обязаны прийти на выручку. Раньше гордость земли Брегген не позволяла звать на помощь других, над нами иные земли посмеялись бы, что помещика мелкого, простого рыцаря, одолеть не можем, но теперь все о вас слыхали, все знают, каковы вы. Теперь уже нам не до гордости, а соседям не до смеха. Они придут.

Хуже ничего и быть не могло, у Волкова похолодело на душе.