Из залы заседаний я пошла в канцелярию, где ведались все денежные дела академии. Тут были и заведующие отделами; я им сказала, что в публике распространено мнение, что при прежнем директоре было много злоупотреблений, так что академия не только не обладала капиталом для чрезвычайных расходов, но была обременена многими долгами; следовательно, мы были обязаны совместно исправить эти беспорядки и пользоваться самым простым и быстрым средством к тому, то есть бережно хранить всё имущество академии, не расхищая и не портя его; твердо решив сама не пользоваться ничем от академии, я объявила, что не позволю это делать и моим подчиненным, вследствие чего благоразумнее всего будет каждому воздерживаться от пользования имуществом академии, и всех следующих этому принципу я найду возможным вознаградить за их усердие и увеличить их жалованье. «Комментарии», печатавшиеся сперва в двух томах in quarto ежегодно, впоследствии появлялись только в одном томе, а затем и вовсе перестали печататься за неимением шрифтов; в типографии царил полный беспорядок, и она была очень скудно оборудована. Я ее быстро привела в прекрасный вид; достала отличные шрифты и выпустила два тома «Комментариев», в которых большая часть статей принадлежала Эйлеру.

Князь Вяземский, генерал-прокурор Сената, спросил императрицу, следует ли ему привести меня к присяге, как всех лиц, вступающих в административную должность. Императрица ответила:

– Конечно, я ведь не тайно назначила ее директором; правда, я не нуждаюсь в новых подтверждениях ее верности мне и отечеству, но мне эта церемония доставит удовольствие, так как торжественно и публично подтвердит ее назначение.

Князь Вяземский прислал мне сказать через своего секретаря, что он меня ждет на следующий день в Сенате для приведения к присяге. Меня это очень смущало, но я не могла уклониться от обязанности, которая налагалась на всех лиц, состоявших на службе, от самых низших до самых высших чинов.

На следующий день я отправилась в Сенат в назначенный час; чтобы попасть в церковь, надо было пройти через залу заседаний, где собрались все сенаторы, и некоторые из них, знавшие меня близко, встали и подошли ко мне.

– Вы, вероятно, так же удивлены, как и я, – сказала я, – что я пришла сюда, чтобы присягать ее величеству в верности, когда эта клятва давно уже запечатлена в моем сердце; но надо повиноваться и не уклоняться от долга, предписанного всем без исключения; потому-то и произошло чудо присутствия женщины в этом святилище.

После церемонии (вследствие своей застенчивости в подобных чрезвычайных случаях я была сильно смущена, так что обливалась холодным потом и чувствовала спазмы) я попросила генерал-прокурора сообщить мне все документы, посланные канцелярией академии в Сенат и относящиеся к жалобам на бывшего директора и его предприятия, а также его объяснительные и оправдательные записки. Он обещал прислать их мне в тот же день. Только когда я их прочла, мне удалось хоть отчасти разобраться в задаче, которую мне предстояло выполнить. Мне стоило большого труда отделить так называемые казенные суммы от так называемых специальных, которые подлежали внесению в соответствующие книги.

Академия была обременена долгами; между прочим она должна была за книги русским, парижским и голландским книгопродавцам; так как я не хотела просить денег у ее величества, я понизила цену печатаемых в академии книг на 30 %, вследствие чего они в короткое время разошлись в значительном количестве. Я употребила деньги, полученные таким способом, на уплату долгов и представила в Сенат или, скорей, государственному казначею, то есть тому же князю Вяземскому, запоздалый отчет по расходованию казенных сумм за прежние года. Специальные суммы состояли в исключительном распоряжении директора, так как он, собственно говоря, создавал их и употреблял на покупку предметов, не предвиденных при учреждении академии, на награды и прочие чрезвычайные расходы, которые нельзя было производить из сумм, ассигнованных на содержание академии. Этими суммами покрывался и дефицит, образовывающийся вследствие постоянного вздорожания всех предметов.

Я застала всего 17 учеников в гимназии и 21 обучавшегося искусствам подмастерьев, которые содержались на счет академии. Число первых повысилось при мне до 50, а вторых – до 40. Я удержала в академии Фусса, собиравшегося ее покинуть, и удвоила жалованье ему и Георги. На следующий год я увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса: математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами, которые получали за это 200 рублей из специальных средств по окончании лекций.

Я часто присутствовала при лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры.

В конце зимы князь Потемкин отправился в армию и взял с собою моего сына, который ехал с ним в одной карете. Князь обходился с ним дружески и внимательно; в Белоруссии он даже сделал крюк, чтобы убедиться самому, что представляет из себя Круглое; одни считали, что императрица, пожаловав мне его, подарила мне громадное состояние; другие же оценивали его довольно низко. Князь Потемкин написал мне из Круглого, утешая меня тем, что со временем можно будет поднять доходность этих земель, и приказал бригадиру Бауеру, управлявшему имениями князя по соседству с Круглым, привести его в порядок и составить план тех улучшений, которыми доходы с него могли бы быть увеличены. «Впрочем, – писал мне князь, – есть здесь село, носящее ваше имя (Дашково); вы могли бы его получить, чтобы восполнить дефицит в числе душ, пожалованных вам указом». Мне действительно легко было бы получить эту землю, так как польский король, считавший себя обязанным моему покойному мужу, мог легко уладить это дело между своей сестрой, владевшей ею пожизненно, и тем лицом, к которому она перешла бы после ее смерти; оно не было наследственно ни той, ни для другого. Но князь Потемкин не пожелал, чтобы я писала об этом ни королю, ни графу Штакельбергу, нашему послу в Польше; он хотел сам устроить это дело, и в результате я не получила ни Дашкова, ни вознаграждения за недостающие в Круглом души, так как не обратилась даже за этим в Сенат.

Разлука с сыном была для меня весьма тягостной; я не могла привыкнуть к его отсутствию, но так как я в течение всей своей жизни всегда жертвовала собственными радостями пользе моих детей, я согласилась на его отъезд в армию, ввиду того что его пребывание в ней могло принести ему немалые служебные выгоды. Он часто писал мне. Князь Потемкин относился к нему чрезвычайно благосклонно, вызывая этим удивление