Шрифт:
Закладка:
– Нет, ваше величество, – наконец сказала я, – не могу я принять место, совершенно не соответствующее моим способностям. Если ваше величество не смеетесь надо мной, то позвольте мне сказать, что, в числе многих прочих причин, я из любви к вашему величеству не хочу сделаться всеобщим посмешищем и не оправдать вашего выбора.
Императрица прибегла даже к хитрости, чтобы убедить меня, высказав предположение, что я потому не соглашаюсь на ее предложение, что больше ее не люблю.
Все, имевшие счастье быть близкими к императрице, знают, что она умела быть очаровательной, красноречивой и тонкой, когда хотела привлечь к себе или убедить кого-нибудь. Ей незачем было пускать в ход свое искусство для меня, так как в своей бескорыстной и неизменной любви к ней я готова была слушаться ее во всем, что не шло вразрез с моими принципами. Но на этот раз ее постигла неудача.
– Сделайте меня начальницей ваших прачек, – сказала я, – и вы увидите, с каким рвением я вам буду служить.
– Теперь вы смеетесь надо мной, предлагая занять такое недостойное вас место.
– Ваше величество думаете, что меня знаете; но вы меня не знаете; я нахожу, что какую бы должность вы мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу; и как только я стану во главе ваших прачек, это место превратится в одну из высших придворных должностей и мне все будут завидовать. Я не умею стирать и мыть белье, но если бы я тут сделала ошибки вследствие своего незнания, они бы не повлекли за собой серьезных последствий, между тем как директор Академии наук может совершить только крупные ошибки и тем навлечь нарекания на государя, избравшего его.
Ее величество возразила мне, что, вспомнив тех, кто занимал эту должность, я должна буду сознаться, что по своим способностям они стоят много ниже меня. На это я ответила:
– Тем хуже для тех, кто навлекает на себя презрение, принимая совершенно непосильные обязанности.
– Хорошо, – ответила она, – пока довольно об этом; на вас и так все смотрят; что же касается вашего отказа, я должна вам сказать, что он убеждает меня еще больше в том, что я не могу сделать лучшего выбора.
От этого разговора я была как в лихорадке и мое лицо, вероятно, отражало мое волнение, так как я прочла удовольствие на лицах придворных дам, когда вернулась в их ряды; они думали, что между мной и императрицей произошла неприятная сцена, и старая графиня Матюшкина, которая вообще не любила стесняться, спросила меня, что означал этот длинный и таинственный разговор с ее величеством.
– Вы видите, что я совершенно расстроена, графиня, – ответила я, – но меня взволновала доброта императрицы и ее слишком лестное и совершенно незаслуженное мнение обо мне.
Я с нетерпением ожидала конца бала, чтобы в тот же вечер написать императрице и с большей убедительностью мотивировать свой отказ. Вернувшись к себе, я тотчас же написала письмо, которое несомненно рассердило бы другого государя; я позволила себе сказать, что иногда частная жизнь монарха ускользает от истории, но его вредный или плохой выбор лиц никогда не избегнет ее суда; сам Господь Бог, создавая меня женщиной, этим самым избавил меня от должности директора Академии наук; считая себя круглой невеждой, я никогда не мечтала попасть в ученую корпорацию, даже в общество Аркадии в Риме, куда я могла быть зачислена за несколько дукатов. Я кончила письмо почти в двенадцать часов ночи, так что было поздно посылать его к императрице, но, сгорая от нетерпения покончить с этим делом и добиться, чтобы императрица бросила свою затею, которую я считала просто нелепой, я поехала к князю Потемкину и впервые переступила порог его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять по очень важному делу, даже если он в постели. Действительно, князь Потемкин уже лежал; я рассказала всё происшедшее между мной и императрицей, на что он мне ответил, что императрица уже сообщила ему об этом и что она прониклась мыслью поручить мне управление Академией наук.
– Но я не хочу и не могу на это согласиться, – ответила я. – Я написала ей письмо; прочтите его, князь, и прикажите передать его императрице, как только она проснется.
Князь Потемкин, прочитав письмо, разорвал его начетверо. Меня подобная бесцеремонность привела в негодование.
– Как вы смеете, князь, рвать мое письмо к императрице?! – воскликнула я.
– Прежде чем сердиться, выслушайте меня, – ответил он. – Никто не сомневается в вашей любви к императрице. Почему же вы хотите ее рассердить и огорчить? Я вам сказал, что она целых два дня только и мечтает об этом. Впрочем, если вы не дадите себя убедить, вам придется только принять на себя маленький труд заново написать это письмо; вот вам и перо. Я говорю с вами как преданный вам человек; кроме того, должен сказать, что императрица смотрит на это назначение как на средство приблизить вас к себе и удержать в Петербурге; ей надоели дураки, окружающие ее.
Мой гнев на князя прошел, так как я вообще была отходчива; я ответила ему, что напишу более умеренное письмо и велю своему лакею передать его через камердинера императрице; но попросила его помочь мне изгнать из головы императрицы ее несообразную затею. Прощаясь с князем, я выразила надежду, что он и впредь не откажет мне в своих услугах.
Вернувшись к себе, я была так взволнована, что, не раздеваясь, села писать и так и просидела до утра в придворном костюме, раздумывая над случившимся накануне. В семь часов утра я послала лакея во дворец и получила ответ от императрицы, в котором она говорила мне много любезностей, но ничего определенного насчет моего отказа. К вечеру того же дня я получила письмо от графа Безбородко с приложением копии с указа, уже отправленного в Сенат, которым я назначалась директором Академии наук и упразднялась комиссия, учрежденная с некоторых пор для управления академией вследствие жалоб на Домашнева, профессоров и всех лиц, служивших в академии. Смущенная и пораженная, я велела никого не принимать и, расхаживая по гостиной, стала размышлять над беспокойством и хлопотами, которые доставит мне это место; что еще хуже, я предвидела, что между мной и императрицей возникнут неоднократные недоразумения. Граф Безбородко писал мне между прочим:
