Полина быстренько распотрошила «корзинку-самобранку», накрыла на стол, Валька открыл коньяк, налил в крохотные рюмочки. Полина подняла рюмку, помолчала, затем улыбнулась и вдруг спросила:

– Коньяк тоже там разливать учился? Ладно, давай за встречу, за твое возвращение…

За освобожденными от бумажных крестов стеклами высокого окна потихоньку светлел туманно-голубоватый рассвет, где-то далеко за окраиной собиралось выглянуть ленивое июньское солнце. Валентин, бездумно глядя в окно, курил папироску, и серенький дымок медленно уплывал в приоткрытую форточку. Полина тихо подошла, обняла сзади и потерлась щекой о Валькино плечо.

– Ты уедешь? Снова… туда?

– Не знаю. Война-то еще не кончилась… – негромко ответил Седых и улыбнулся. – Надо же мне хотя бы одну медальку заработать…

– Понятно… Но ты ведь вернешься? Пообещай мне, что ты вернешься…

– Честное пионерское под салютом всех вождей! – снова улыбнулся Валька, но тут же посерьезнел, твердым жестом раздавил в пепельнице окурок, повернулся к Полине, осторожно обнял ее и тихо шепнул: – Конечно, я вернусь… Слышишь? Обязательно вернусь!..

Золотой мотылек

1928 год. Советско-финляндская граница

– Уходит, гад! Уходит!.. Еще полсотни метров – и он у финнов, на той стороне и хрен его там достанешь! Что же делать, черт… Гони, что смотришь?!! – крепкий невысокого роста военный мельком глянул на бойца, сжимавшего вожжи, и вновь вскинул к глазам мощный морской бинокль, высматривая черную фигурку лыжника, неумолимо приближавшуюся к синевшему вдали густому ельнику. Хлесткий выстрел трехлинейки ударил неожиданно, гулкое эхо прокатилось до опушки и затихло, утонув в пушистых лапах равнодушных елей. Военный резко обернулся, мазнул полным бессильной ярости взглядом по виновато заморгавшему красноармейцу, рванул застежку потертой кобуры и выхватил наган.

– Ты… ты… С-с-снайпер! Под трибунал… – военный махнул рукой и, выхватив из рук возницы вожжи, хлестнул ни в чем не повинную лошадь, обиженно рванувшую легкие беговые санки и понесшую седоков к месту падения неудачливого лыжника…

Даже неспециалисту было понятно, что пуля лишний раз доказала, что она не дурнее молодца-штыка, – раненый лежал совсем некрасиво, как-то боком, дышал неестественно часто и хрипло, а на спине темнела безобидная на первый взгляд дырочка. Военный подскочил к беглецу, рванул с его плеча пухлый вещмешок и сноровисто высыпал содержимое сидора на снег. Какие-то тряпки, кусок сала в чистой холстинке, хлеб…

– Где?! Ценности где, гнида?!!

В ответ на нехорошо побелевшем лице раненого мелькнула кривая усмешка, а пальцы медленно сложились в неуклюжий, но вполне различимый кукиш.

– Все, кончился… – мрачно констатировал старший пограничного наряда, заметив тоненькую ниточку крови, скользнувшую по щеке убитого…

На обратном пути к заставе молчали. Старший наряда мрачно наблюдал за монотонно поблескивающими подковами бодро трусившей впереди лошади, отворачивался от летевших в лицо комьев снега и, прикидывая, куда же его могут теперь заслать служить, перебирал в уме места, куда «Макар телят не гонял»; провинившийся боец тоскливо размышлял о грозном трибунале и пытался вспомнить, что же за ругательство такое «снайпер» – это контрреволюция или еще что похуже? Военный устало, уже без всякой злобы посматривал на старшего наряда и его двух деревенского вида бойцов и мысленно составлял телеграмму хозяину очень серьезного кабинета на Литейном. Хотя и так было ясно – как ни подбирай слова покруглее, а важное задание он провалил. Курьер все-таки «ушел» и оборвал все ниточки…

Срочно. Секретно. Ленинградское ОГПУ. Тов. Алкснису.

Сведения не подтвердились. Курьер пустой. Недоразумению убит переходе границы.

…Начало 1928 года никак не обещало молодой стране Советов радужного благополучия.

К этому времени товарищ Ленин уже мирно почивал в еще деревянном мавзолее, а власть сосредоточилась в руках вождя нового – товарища Сталина. Бухарин пока еще считался «настоящим большевиком-ленинцем», но Каменев, Зиновьев и главный оппозиционер Лев Троцкий еще в конце 27-го были отстранены от высоких должностей и из ВКП(б) исключены. Пока Троцкий горевал в ссылке в далекой Алма-Ате, переживая свое поражение в схватке с «примитивным горцем», Сталин намеревался вышвырнуть «болтуна» из страны и на деле доказать, что строительство социализма вполне возможно в одной стране, вопреки уверениям «великого оратора», наркомвоенмора и много еще чего теперь уже «бывшего». Уже отшумели деловито XIV и XV съезды партии, принявшие курс на индустриализацию и коллективизацию соответственно, и страна, сама того не подозревая, замерла на пороге великих перемен. Уже принят первый пятилетний план, уже строятся Днепрогэс, автогигант в Нижнем Новгороде, масса новых заводов, электростанций и прочих великих строек. Время НЭПа, введенного Лениным и накормившего страну после голода и разрухи, вызванных Первой мировой войной, двумя революциями семнадцатого и войной Гражданской, заканчивалось. Все еще было впереди: и тридцать седьмой, и сорок первый, и культ личности, и многое-многое другое, а пока люди просто жили и строили доселе невиданное в истории «царство свободы, труда и справедливости». До светлого царства было еще далековато, а пока перед страной вновь замаячил призрак голода и в начале двадцать восьмого тов. Сталин лично выехал в Сибирь, чтобы вытрясти из хитрых и прижимистых крепких сибирских мужичков «излишки хлеба», без которого вся идея великого строительства не стоила и гроша. Невзирая на самые красивые и правильные лозунги, стране были остро необходимы весомые деньги-валюта и старая добрая буханка ржаного хлеба…

Где-то в тех же краях затерялась маленькая деревушка Герасимовка, по пыльным улочкам которой бегает еще никому не известный мальчонка Пашка. Это чуть позже взрослые дяди сначала невольно бросят его под нож убийц, потом сделают из него пионера-героя, а еще позже объявят «стукачом и мерзким доносчиком». А пока Павлик Морозов помогает взрослым в поле, гоняет лошадей в ночное, ворует с мальчишками яблоки, ловит раков и лучшим лакомством на свете считает молоко с хлебом – с хорошо пропеченной черной горбушкой, щедро натертой чесноком и присыпанной крупной солью…

Дамочка-секретарь неопределенного возраста «слегка около сорока» на секунду прекратила терзание потрепанного «Ундервуда» и, равнодушно скользнув взглядом по малиновым петлицам с двумя кубиками, суховато сообщила:

– Проходите – товарищ Алкснис ждет вас…