общей столовой, где на стол подавалась огромная сковорода с шипящей яичницей. И даже то, что коммунары так и поглощали эту яичницу прямо со сковороды. И то, что создали в коммуне первые ясли. И то, что по выходным дням собирались все вместе у старого, видавшего виды помещичьего рояля и пели хоровые песни.

Мне казалось, что это и есть настоящий коммунизм. И я не мог не привезти в коммуну автора «Брусков».

Мы пробыли с Панферовым в Якшине два дня. Он тоже ел яичницу с общей сковороды и подпевал песням. Но он, природный крестьянин, больше интересовался сельскохозяйственным процессом. Он обошел поля, скотный двор, все службы. Он придирчиво допрашивал животновода, сам осматривал каждую корову, интересовался кормами и состоянием силосных ям. (Вот уж в чем я, городской житель, ничего не понимал!)

Мне казалось, что он мрачнел с каждой минутой. Перед отъездом Ваня Карпов собрал всех коммунаров для встречи с писателем. Панферов был очень сдержан. Он говорил о мужестве и благородных замыслах коммунаров. Но он обратил их внимание на такие серьезные изъяны в организации труда, в ведении хозяйства, о которых я, конечно, не мог иметь никакого представления. И слушали его с большим, настороженным вниманием.

На обратном пути Федор Иванович был хмур и молчалив.

— Вот они дела какие, Саша, — сказал он усмехаясь. — Я, конечно, ценю твой энтузиазм. Но в деревенских делах ты разбираешься слабовато. Желаемое принимаешь за сущее. Конечно, твои коммунары люди хорошие. А Ванюша Карпов просится в книгу. Но ты увидел только вершки. И общая сковорода — это далеко не коммунизм. Основное — труд. Организация труда…

Много горьких истин поведал мне в тот вечер Панферов в маленьком номере коломенской гостиницы. Может быть, именно тогда я стал лучше понимать, почему он столкнул в своем романе Огнева со Ждаркиным, почему осудил всю линию Огнева, любимого своего героя, осудил сурово и беспощадно.

— Глубже, глубже надо копать жизнь, Саша. И сопли не распускать по каждому, пусть и примечательному, случаю. А впрочем, за Якшинскую коммуну тебе спасибо. Она и меня заставила много о чем пораздумать.

Мой радужный очерк о «героях коммуны» был уже напечатан в одном из журналов, и я не мог его изъять, что сделал бы с горьким удовольствием.

Но Федор Иванович написал большую статью, целую брошюру о том, что видел он в Якшине, и статья эта раздвигала горизонты одного коллектива. От частного Панферов переходил к общему. Он писал о методах организации труда, о мнимом, поверхностном, парадном коллективизме, который потерпит крах при первом суровом испытании, и о сложных процессах воспитания человека, преодоления вековых собственнических чувств.

Это была тема, постоянно волнующая его, прозванного авербаховцами «ползучим эмпириком». Недаром страницы романа «Земля» Эмиля Золя, который он одолжил у меня без возврата, были обильно усеяны его жирными восклицательными и вопросительными знаками, замечаниями и комментариями на полях.

Вспоминается и другая наша поездка в Коломну, носившая уже скорее развлекательный, чем познавательный характер.

Панферов был страстным охотником. Охотник был и тогдашний секретарь Коломенского окружкома партии.

Секретарь пригласил нас на совместную охоту в Коломенском заповедном лесу.

И вот втроем (третьим был тоже заядлый охотник Василий Павлович Ильенков), с огромным охотничьим псом (трое в одной «эмке» и собака), мы мчимся по Рязанскому шоссе. Охота предстоит серьезная. На вальдшнепов. И, собственно, мало разбираюсь, чем отличается вальдшнеп от утки. Но стараюсь поддерживать общие охотничьи разговоры и не выказывать своей неграмотности.

Секретарь окружкома, срочно закончив заседание бюро, присоединяется к нам на месте сбора — в Доме приезжих Коломзавода. Мы сидим в номере, проверяем снаряжение. Ружья. Патронташи. Какие-то сумки. Банки. Склянки… В общем, коломенские тартарены… Ждем поводыря — техника арматурного цеха, местного знаменитого охотника, дотошно знающего все места.

Досадная задержка. Оказывается, он в отпуске и за ним отправились в поселок.

Наконец является техник — щупленький мужчина в бушлате.

— Вальдшнеп? Нет, я специалист по уткам. На вальдшнепа, извините, не пойду.

Общее разочарование…

Второй оторванный от домашнего очага охотник — машинист маневрового паровоза Овечкин — оказывается специалистом по тетеревам. Уже глубокой ночью в нашем номере, где атмосфера предельно накалена и ружья могут сами открыть огонь, появляется огромный усатый мужчина в брезентовой робе — местный пожарник, специалист по вальдшнепам.

Мы мчимся в заповедник, чтобы не опоздать к зорьке.

Пожарник быстро уводит секретаря, Панферова и Ильенкова с собакой, чтобы расставить их на места.

Я, видимо, не произвожу на него впечатления Вильгельма Телля, и меня он напоследок пристраивает в какое-то болото и говорит, как надо спускать курок (у меня в руках совершенно незнакомая мне двустволка).

Я безнадежно стою в болоте. Темно. Холодно. Мокро. Со всех сторон бешеная пальба. А на меня не летит никакой вальдшнеп.

Наконец, когда совсем уже рассветает и надо возвращаться к костру, я замечаю какую-то птицу на ветке. Вскидываю ружье, стреляю. Птица падает. Я радостно хватаю ее и гордо несу к месту сбора.

Тартарены уже сидят у костра. Около них добрый десяток птиц.

Я тоже независимо и величественно протягиваю своего вальдшнепа.

Взрыв хохота. Панферов катается от смеха по земле. Вот-вот он ввалится в костер.

— Саша… Ты просто гениальный охотник. Тебе надо поставить памятник. Натуральная ночная сова. Ты знаешь, она чем-то очень похожа на Бориса Пильняка. Мы сделаем из нее чучело и повесим в редакции «На литературном посту» как символ бдительности…

Я стою обескураженный, осмеянный. А потом начинаю смеяться вместе со всеми.

Возвращаемся в Москву веселые, посвежевшие. Опять бесконечные охотничьи рассказы, а в центре всего, конечно, моя ночная сова.

…С виду всегда сосредоточенный и даже хмурый, Панферов любил веселых людей, шутки, розыгрыши.

Одно лето Федор Иванович проводил в Репном, близ Воронежа, в доме обкома партии (он дружил с секретарем обкома Иосифом Михайловичем Варейкисом, человеком исключительной энергии).

Я приехал к нему на неделю посоветоваться по творческим делам, показать некоторые рукописи «Октября». Панферову в ту зиму хорошо писалось, и он был в великолепном настроении.

— Знаешь что, Саша, — сказал он мне вечером. — Деловые проблемы на сегодня закончены. Предстоит мировой бильярдный турнир. Я тут пустил слух, что ты величайший бильярдный мастер. Чуть ли не чемпион Москвы и ее окрестностей. Ну вот, вечером и приедут из Воронежа местные чемпионы тебя посмотреть и себя показать. Лады?

В бильярдном искусстве я был истым профаном. Но участвовать в розыгрыше согласился.

Вечером действительно приехали мастера. С ними явился и гостивший в Воронеже поэт Александр Жаров. Панферов посвятил его в наш заговор, и Жаров примкнул к «заговорщикам».

Против меня выставили чемпиона Воронежа.

Я долго