рычание, я так разозлилась, что не знала уже, как реагировать. Это какой же гадиной нужно быть, чтобы так со мной поступить! Со мной, с подругой, которая никогда и ни в чем ей не отказывала! Странно, что она вообще меня там не прибила.

– Да уж… – всплеснул руками Родионов. – Я не уверен теперь, Лариса, что могу вас здесь оставить.

Что-то бормоча про себя, вероятно, возмущаясь находкой Ларисы, адвокат отправился в ванную комнату, и тут я услышала его возглас:

– Мать родная!

Марина лежала на полу в ванной с ножом в груди. Нож был, по всей видимости, кухонный, длинный и наверняка острый, раз вошел по самую рукоять.

– Она жива, – проговорил побледневший адвокат, приложив пальцы к ее шее. – Вызывайте «Скорую».

Меня уже колотило, я достала телефон, но он выскользнул из моих рук и упал прямо в лужу крови.

– Ладно, я сам.

Он позвонил на станцию «Скорой помощи», так и сказал: здесь женщина с ножевым ранением. Я подсказала ему адрес. Вот в такие минуты, сложные, опасные, очень важно, чтобы рядом с женщиной находился умный и сильный мужчина. Да хоть такой, как Родионов. Пусть он будет маленький, толстенький, но, повторюсь, умный и сильный.

– Ну и угораздило же нас, Лариса, так вляпаться! В прямом и переносном смысле! – Он, стоя на одной ноге и задрав другую, разглядывал красную от крови подошву своего ботинка. – Звоню в полицию, ничего не поделаешь.

– Может, ограничимся просто «Скорой»?

Мысль о полиции меня пугала. После того как арестовали (или задержали, я уже ничего не понимала) Леву, который вообще случайно (к тому же по моей вине) оказался в тот злополучный вечер в квартире главрежа, мне казалось, что полицию не затруднит представить убийцей и меня! Леву отпустят, а меня арестуют. Придумают мотив убийства Сони. Господи, в каком же страшном мире мы живем! А ведь я никогда никому не причиняла зла! Наоборот, всем и всегда хотела помочь. За что мне все это? Да я и Марину простила бы за ее жестокий розыгрыш с банковскими карточками, поговорила бы с ней по душам, попыталась бы понять, зачем она это сделала. Но так уж получилось, что стоило мне только на нее по-настоящему разозлиться, как мои мысли почти материализовались, и я увидела ее с ножом в груди! Нет-нет, мне бы и в голову не приходило ее как-то наказывать, тем более убивать, но кулаки мои сжимались, когда я увидела свое имя на карточках…

Родионов вызвал полицию.

– Михаил Евгеньевич, пока полиция не приехала, я должна забрать свои карточки и деньги.

– Да, конечно, это будет правильно.

Я прямо там, в ванной комнате, разулась, чтобы не наследить испачканными кровью подошвами по всей квартире, вернулась босиком в спальню и забрала свои карточки с деньгами. В ванной пришлось снова обуться в окровавленные башмаки.

– Что теперь будет? Меня арестуют?

– У нас с вами есть алиби, так что не переживайте. Я не могу сказать, когда точно вашей подруге была нанесена эта опасная рана, но нас в этот момент здесь не было, это точно. Мы могли быть еще в аэропорту, если судить по времени, а потом у Сазыкина. Когда мы разговаривали с ним возле квартиры, нас видела соседка.

– Да-да, точно! Какое же счастье, что она нас там увидела! Хоть бы запомнила наши лица.

Приехала «Скорая», Марину уложили на носилки и вынесли из квартиры. Прикрытая простыней, которая прямо на глазах напитывалась кровью, она жутко смотрелась с бугром торчащего ножа в области груди. Ведь она могла умереть в любую минуту! Очень быстро подъехали и полицейские, затем – прокурорские работники, представители следственного комитета, оперативники, словом, собралась большая толпа. Честно скажу, не будь здесь Родионова, я бы от ужаса умерла или потеряла сознание. А тогда я чувствовала себя более или менее защищенной. Мало того что рядом со мной был адвокат Левы, что уже само по себе играло роль, он был еще и мужчина, и это придавало мне сил.

Я понимала, что мне предстоит бессонная ночь, нас с Михаилом Евгеньевичем будут допрашивать. Но мне ведь и скрывать-то особо нечего было. Я была готова к вопросу о том, что нас связывает с Родионовым – Лева. Я не собиралась открещиваться от Левы и делать вид, что мы с ним незнакомы. Да, собиралась сказать я, Родионов встретил меня сегодня по прилете из Парижа, сообщил, что Лева арестован, и мы должны были поговорить с ним об этом, он собирался ознакомить меня с планом действий. И первое, что мы сделали, это отправились к вдовцу убитой Софьи Сазыкиной, чтобы призвать его к совести, чтобы он дал правдивые показания. Он был пьян, и мы отправились к Тряпкиной, чтобы поговорить с ней на ту же тему – чтобы она подтвердила, что Лева не выходил в тот вечер из квартиры Сазыкиных, а потому не мог убить Соню. Вот такая простая схема наших перемещений по городу и мотивы действий.

Но все вопросы следователя сводились к одному: что могли искать у Марины дома? На этот вопрос у меня не было ответа. И когда я с невинным видом предположила, что, может, ее просто хотели ограбить, следователь, худощавый с коротко стриженными седыми волосами мужчина лет сорока, поморщился, словно я причинила ему боль своим вопросом, и сообщил мне, что в ее сумочке обнаружен кошелек, полный денег, а на комоде в шкатулке пусть и скромные, но все же драгоценности. Я еще удивилась, зачем он мне все это сказал, ведь существует тайна следствия. Но потом поняла – он просто пытался, чтобы я пошевелила мозгами и вспомнила, что такого важного она могла спрятать в своей квартире. Быть может, подсказывал он, это какое-нибудь письмо, записка, флешка… Посыпались вопросы про ее личную жизнь, не знаю ли я ее друга, любовника. Я сказала, что не знаю, добавила, что последнее время, до поездки в Париж, Марина проживала у меня, поскольку мы все вместе находились в нервном состоянии из-за смерти нашей подруги Галины Горной. Заодно я спросила, известно ли ему что-нибудь по поводу этого убийства. Ну а потом уж, расхрабрившись, спросила, продолжаются ли поиски убийцы Софьи Сазыкиной, потому что Лева ее не убивал, и это всем хорошо известно. Понятное дело, что ни на один из моих вопросов я ответа не получила. Тогда я устроила небольшую истерику, заявив, что таким особам, как Скоробогатова со всеми ее связями и деньгами, не удастся посадить с тюрьму столь уважаемого человека, как Лев Григорьевич Ефимов. Потом я, конечно, сорвалась и разрыдалась, вдруг вспомнив Тряпкину, лежащую в нелепой позе в луже крови с ножом в груди. Как же ей сейчас больно! Ну что такого она могла совершить в этой жизни, за что ее так наказали? Господи, взмолилась я, сделай так, чтобы она осталась жива!

Меня отпустили! Оказывается, и допрос-то длился каких-то полтора часа. Я вышла из кухни – меня допрашивали там, а Родионова, предполагаю, в гостиной – и направилась к выходу. Какой-то человек сказал мне, чтобы я дождалась Михаила Евгеньевича, и я устроилась на стуле в передней. Когда я увидела его в дверях, то бросилась к нему так, словно мы были друзьями и я знала его много лет, как к спасителю.

– Все в порядке. – Он нашел мою руку и пожал ее в знак поддержки. – Поедемте, Лара.

Мы вышли на свежий воздух. Мне не верилось, что все для нас на сегодня закончено и мы можем быть свободны.

– Я отвезу вас домой.

– Нет, сначала в больницу, я знаю, куда