Анастасия выступила вперед: она тоже поедет. Граншье мягко возражал: на детей постановление не распространяется, они могут остаться дома, но Анастасия не отступала: ей уже шестнадцать лет, она подпадает под действие закона о подозрительных, пусть ее тоже арестуют. Виргиния заплакала, Жорж побледнел, тётушка ахала, Адриенна не знала, как ей быть. Комиссар оказался добрым человеком: он разрешил Адриенне провести эту ночь в своём доме, чтобы урезонить дочь, а завтра до девяти утра явиться к церкви Ора, куда свезут дворянок со всей округи, чтобы вместе с ними выехать в Бриуд.

…Кричали дети, цепляясь за матерей, плакали матери, разлучаемые с детьми. Наверное, то же было, когда турки угоняли с собой пленных христианок. Адриенна уверяла родных, что разлука не будет долгой, хотя и сама не слишком в это верила. К счастью, ей удалось убедить Анастасию, что та принесет неизмеримо больше пользы, оставаясь на свободе.

Тюрьма в Бриуде была уже полна, однако к ней беспрестанно подвозили новых арестанток. Охрана стояла только на входе, камеры не запирали, чтобы женщины сами отыскивали себе свободное местечко. Адриенна прошла в самый конец коридора второго этажа и заглянула в открытую дверь.

— Смотрите, кто к нам пожаловал! — услышала она насмешливый голос. — Несгибаемые борцы за свободу наконец-то вкушают ее плоды!

В комнате были соседки-помещицы, которые перестали ездить в Шаваньяк с ноября восемьдесят девятого года, не желая поддерживать отношений с "революционерами". Нет, здесь ей лучше не оставаться, она не настроена проводить все дни в ссорах и взаимных упреках. Адриенна стала по очереди заглядывать в другие двери, пока наконец не бросила свой узелок на пол в проходной комнате, где разместились три мещанки из Бриуда; одна из них, благочестивая булочница, ласково пригласила ее присесть рядом. К концу дня у них появились еще две соседки; от коридора они отгородились ширмой.

Сложнее всего было привыкнуть к тому, что ты ни на минуту не остаешься одна. Весь день рядом люди — разговаривают, ссорятся, плачут, да и ночью кто храпит, кто бормочет во сне, кто рыдает. Когда становилось совсем невмоготу, Адриенна представляла себе Жильбера, его маленькую сырую камеру размером с гардероб, хлопанье четырех дверей, одиночество… Ей, по крайней мере, есть чем заняться: женщинам разрешали готовить себе еду, и Адриенна помогала больным и увечным.

Арестантки должны были содержать себя сами. В комнатушку Адриенны иногда пробиралась тринадцатилетняя дочь трактирщицы мадам Пелатан, приносившая в тюрьму обед. По правилам, девочка не должна была видеться с арестантками; попавшись на глаза охране, бедняжка получала пару увесистых затрещин, но всё равно потом возвращалась, чтобы передать Адриенне привет от родных, а дома сказать, что мадам жива-здорова.

Писать домой можно было только о здоровье — вывести несколько строк на обороте перечня белья, сверток с которым дочери присылали в тюрьму каждую неделю. Фрестель подкупил тюремщика и условился с ним, что два раза в месяц будет привозить в Бриуд кого-нибудь из детей гражданки Лафайет. Первой отправилась Анастасия; они выехали из замка ночью, верхом на одном коне, следующий день провели у доброй мадам Пелатан, а ночевала Анастасия уже в тюрьме. Утром ее еле оторвали от матери.

Правила жизни под замком оказались довольно просты: нужно быть как можно незаметнее, тогда не нарвешься на неприятности. Не жаловаться. Ни о чём не просить. Соблюдать их было несложно, пока дело касалось самой Адриенны, но нельзя же терпеть несправедливость в отношении тех, кому еще хуже! Больную женщину впихнули двенадцатой в тесную каморку, где и так было нечем дышать; Адриенна попросила охрану перевести ее в другое помещение — ее грубо обругали, хорошо хоть не побили. Тем временем возобновилась продажа с молотка имущества Лафайета. Храбрый Фрестель поехал в Пюи с прошением Адриенны позволить ей присутствовать на торгах под охраной; депутат Соломон Рейно чуть не арестовал его самого. Фрестелю пришлось выслушать кучу оскорблений: Лафайету Рейно выпустил бы кишки, его жена — гордячка, которую он еще согнет в бараний рог, а дети — змееныши, пригретые на груди Республики.

Удручало и то, что женщины, оказавшиеся под одной крышей и делившие те же невзгоды, разбились на группы, которые взаимно ненавидели друг друга. Аристократки презирали плебеек, патриотки затаили злобу на феодалок, а Адриенна, бывшая и тем, и другим, молча страдала, не пытаясь их примирить. Неужели не существует идеи, которая объединяла бы людей, не сталкивая их друг с другом?..

В январе Рейно уехал в Париж на повышение: в Комитете общественного спасения оценили его рвение по выявлению подозрительных. Перед отъездом он издал ордер на арест тетушки Шаваньяк как "матери эмигранта". Когда ей зачитали эту бумагу, старушка горько разрыдалась: "Ах, сударь, я уже давно лишена счастья быть матерью!" Ее единственная дочь умерла шестнадцать лет назад… Учитывая преклонный возраст и перегруженность тюрем, тетушку посадили под домашний арест в Шаваньяке.

Подозрительных теперь выявлял депутат Гийарден, похвалявшийся своей республиканской простотой: он не мылся, не причесывался, не стирал свою одежду и носил в бутоньерке деревянные вилку и ложку.