что ж это? Господи, прости меня, прости за всё зло, содеянное мной. Знаю, что не заслуживаю прощения, ибо убийц нельзя прощать, а я убийца, убийца погубивший её. — Показывает на луну. — Она была юной, и чистой, когда я ворвался в её жизнь. Ворвался, как врывается душегубец с ножом. И безжалостно, её уничтожил. Истоптал, изгадил, посмотри, во что я её превратил. Прежде, цветущая, незнающая печали, теперь же она превратилась, в пересохший родник. В безжизненную пустыню, в потрескавшуюся почву не способную больше родить. Это я сделал её такой. И нет мне прощения ни здесь, ни там. Знаю это, и поэтому не прошу милости твоей, а прошу казни для себя, долгой и мучительной, что бы вечная боль жгла меня изнутри, до тех пор, пока не выжжет, меня всего до головёшки. Вот тогда, может я, и вздохну с облегчением, но помня всё то зло, что я совершил. Больше мне нечего у тебя просить. Аминь. — Луна, бледнея, тает в темноте. Звёзды гаснут, становится темно.

Голос в темноте.

Удивительно, он совсем не такой, каким его изображают. Он есть сущность, находящаяся во всём. Во всём, что нас окружает. Он везде, даже во мне, в каждой моей клетке. В больной и измученной моей душе. Я чувствую его. Нет! Я просто знаю, что он во мне. И мне для этого не нужно никаких математических доказательств. Да я знаю, я кажусь вам выжившим из ума стариком. Пусть, пусть будет так. Но теперь, когда я узнал его, а я узнал его, я узнал его так, как младенцы узнают свою мать. И теперь я чувствую лёгкость, во всём, словно я пушинка, которая поднимается вверх, увлекаемая тёплым потоком воздуха. Она поднимается выше и выше, над землёй. И вот она уже парит окружённая звёздным жемчугом. Пронизанная, его светом. Сама, становясь светом. Светом одинокой в небе звезды.

Наш мир наполнен материей, тёмной и беспросветной. А мы являемся частью её. Чёрной жижею чавкаем мы, и пузыримся в густой, болотной слизи. И каждого кто делает хоть один неверный шаг, мы увлекаем на самое дно, своей трясины. Радуясь, что ни одни мы гибнем в этом болоте.

Но даже там, в чёрной и беспросветной тьме, есть его свет. Он пронизывает, каждого из нас. Он протягивает нам луч надежды, и нужно только схватиться за него. Довериться ему. И тогда мы сможем стать частью его.

Но что бы стать его частью, нужно преодолеть себя. Освободиться от той грязи, что пропитывает чистую каплю родниковой воды, превращая её в болото. Нужно преодолеть болото в себе и позволить свету заполнить каждую клетку нашей души, и тогда она вздохнёт легко и свободно, уносясь в такую высь, а какой можно только мечтать.

* * *

Жёлтые, вспученные глаза, смотрят в пустоту улицы. Кожа, покрытая липкой, бурой шерстью, вздрагивает, и пульсирует, в такт ноющей глубокой боли. Она сочится сзади, омывая раздавленный, шиной автомобиля крестец. Безжизненно лежащий, в тёмной, парящей луже.

Ноги, пахнущие кожей, и ещё чем то, брезгливо обходят то, что ещё теплиться, на сером асфальте. Оно тянется за ногами, оставляя бурый след на камнях, но ноги торопливо уходят прочь.

Потом идёт снег. Он медленно падает, большими крупными хлопьями, на застывшую шерсть. Мир кружится вокруг, унося сознание, куда-то очень, и очень далеко. Оставляя позади боль и раздавленный крестец.

А снег всё идёт и идёт, пока всё вокруг не становится белым.

Старик

На жёстком, каменистом плато сидит старик. Синие вены проступают сквозь его бледную, обескровленную кожу.

Он сидит бездвижно, глядя на большую жёлтую луну. Она висит прямо перед ним. Огромная, и круглая как мяч, брошенный, когда то, но застывший в воздухе, так и не долетев до места своего падения. Ветер шевелит седые волосы на его голове. Глаза слезятся, наполняясь солёной влагой, как наполняются солончаки каплями утренней россы. Разбухая, и желтея, они становятся такими же большими и жёлтыми, как застывшая перед ними луна.

Он сидит так уже давно. Люди приходят и уходят. Одни царства сменяют другие. Поколения за поколением проходят мимо него. А он сидит и ждёт. Глядя на остановившийся жёлтый мяч.

От луны, отделилась тень, и к старику подошёл мальчишка. Он сел рядом, и посмотрел на луну.

— Что, ждёшь? — Старик не ответил ему. — Она никогда не упадёт. Сколько ты тут? Триста? Четыреста, пятьсот лет? И что, она хоть на сантиметр, сдвинулась? Нет! Ты слышишь меня? Я знаю, что слышишь. Только не показываешь виду. Ты хитрый старик. Но я упорный, я всё равно докажу тебе, что она никогда не упадёт. Смотри — Он поднял камень и подбросил его вверх. Камень описал дугу и упал, подняв пыль — Вот, видишь? Всё, что должно упасть обязательно упадёт. Это закон. Она же — Он показал на луну — Не должна падать, сколько не жди. Нет, ты, конечно, можешь прождать ещё триста четыреста лет, но она всё равно останется на месте. Так, что ты зря тратишь время. Что говоришь? — Он смотрит на старика, тот молчит. — Да я знаю, я слышал от тебя эту историю тысячу раз. Я сам могу её пересказать тебе. Это было давно, так давно, что ты уже и не помнишь когда. Было тебе тогда столько же лет, сколько и мне. И вот однажды тебе подарили мяч. Мяч был большой и красивый. Вы играли с мальчишками, пока ты не ударил по нему ногой. И тогда он взлетел, так высоко, что скрылся из виду. А потом начал падать, пока вдруг не застыл. И вот ты с тех пор сидишь, тут и ждёшь, когда он упадёт. Только ты всё путаешь. Это было не здесь и не так. А тот мяч, который я, слышишь, я запустил в небо, давно упал, и истлел где ни-будь, в кустах. Понял!? Что нет? Молчишь. Хорошо. Пусть будет по-твоему. Это ты запустил его туда. Я могу, с этим согласится, но скажи мне, как давно это было? И сколько времени он падал, до тех пор, пока не замер? А? Сто, двести, или триста лет? Где ты был всё это время? Чем занимался? Ты тогда учился, или работал? Ты был женат? У тебя были дети? А может быть ты тогда только полюбил? Расскажи, как это было? Наверно, вы были как две молодые лани, что встретились, под зелёной листвой? Да? Представляю себе, сколько в вас было жизни,