— Я буду в порядке, когда сяду. — Он вышел из башни и опустился на табурет хранителя, прислоненный к стене. — Так-то лучше.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Аполлоний.

— Ужасно. Следующий глупый вопрос?

Агент рассмеялся.

— Видимо вполне не плохо, учитывая твое так называемое чувство юмора, которое ты сейчас продемонстрировал.

— Если все, что ты можешь сделать, это оскорбить меня, то можешь отправиться к Харону.

Аполлоний повернулся к Клавдии с насмешливым выражением ужаса. — Я должен извиниться за своего командира. То, чего ему не хватает в остроумии и хороших манер, он компенсирует… каким-то другим качеством, которое сейчас от меня ускользает.

Клавдия подошла к Катону и приложила руку к его лбу. Ее ладонь была прохладной и успокаивающей. — Похоже, лихорадка окончательно прошла.

Видя, что он дрожит, она вошла в дом и вышла с плащом, который накинула ему на плечи.

— Мне это не нужно. Сегодня теплый день.

— Просто накинь это на плечи. Для моего душевного спокойствия. Я сейчас же займусь вином. Кстати, я видела немного наверху. Я бы и сама не отказалась от чаши.

Она скрылась в башне, и Катон услышал, как скрипнула лестница, ведущая на второй этаж.

— Сколько дней прошло с тех пор, как я заболел? — спросил он.

— Пять.

Он почувствовал, что его пульс участился от волнения. — Что произошло за время моего отсутствия?

— Посмотрим… Плацин считает, что когорта готова к походу. Припасы благополучно добрались до передовых аванпостов. Была попытка устроить засаду на последнюю колонну, но ауксилларии показали себя достойно. Я выбрал людей, которые нужны мне для разведки. Всего десять человек. Они хорошие наездники и профессионалы своего дела. Некоторые из них даже посчитали себя достаточно сильными, чтобы одержать верх надо мной. — Аполлоний улыбнулся одной из своих однобоких улыбок. — Но я их убедил в обратном.

— Надеюсь, урок не был слишком болезненным.

— Уязвленная гордость и несколько шишек, вот и все. Я учу их ряду своих приемов, чтобы они опробовали их на враге, если представится возможность. Приятно видеть, как они охотно и успешно усваивают грязные приемчики. Я боюсь за местных жителей, если они когда-нибудь ввяжутся в драку с моими подопечными.

— Что насчет ситуации в Каралисе?

Улыбка Аполлония померкла. — Боюсь, все плохо. Вчера один из конных разъездов доложил о случившемся. Сотни людей уже погибли. Они с трудом успевают сжигать тела. Однако есть и хорошая новость, корабль вернулся в порт и передал твои приказы. Городские ворота опечатаны, а конные отряды выставлены на блокпосты по дорогам, ведущим прочь от Каралиса. Тем не менее, в ближайших поселениях и виллах есть заболевшие. Их изолировали, а окружающим велели оставаться на месте в течение десяти дней после того, как больные выздоровеют или умрут.

Катон удовлетворенно кивнул. — А что насчет порта? Его тоже закрыли?

— Да. Я убедился в этом, отправив от твоего имени приказ командующему морской эскадрой в Ольбии послать две своих биремы блокировать вход в гавань. Они отправляют всех прибывающих обратно в порт отправления и не дают никому покинуть порт. Надеюсь, ты не возражаешь, что я немного узурпировал твои полномочия?

— Не в этом случае, но я буду благодарен тебе за то, чтобы это не вошло у тебя в привычку. Что-нибудь еще?

— Префект Четвертой Иллирийской прибыл и теперь слоняется без дела в лагере. Я сказал ему, что ты поговоришь с ним, как только поправишься, но он угрожает вернуться в Тибулу, пока ты не поправишься. Он выглядел более чем обеспокоенным, когда узнал, что ты болен.

— Скажи ему, что я встречусь с ним сегодня днем.

Аполлоний поднял бровь. — Так скоро? Ты уверен?

— Пройдет несколько дней, прежде чем я буду в состоянии маршировать и сражаться, но мой разум достаточно ясен, чтобы я мог отдать префекту приказ.

— Очень хорошо. Последнее, что нужно отметить, это то, что Скурра послал запрос в Рим о подкреплении, чтобы помочь справиться с врагом, теперь, когда когорта в Каралисе больше не доступна.

— Сомневаюсь, что ему повезет, пока в провинции свирепствует чума. Нерон и его советники не будут подвергать риску еще больше людей. Придется довольствоваться теми силами, что у нас остались. Две тысячи человек или около того. Половина из них охраняет аванпосты и форты на вражеской территории. Это будет тяжелая работенка, — размышлял Катон.

— Отрадно видеть, что Рим назначает на командные должности самых ярких и лучших своих стратегов, — ответил Аполлоний. Затем он смягчился. — Приятно видеть, что ты поправился. Честно говоря, я опасался, что с Плацином во главе дела могут пойти не очень хорошо. Не пойми меня неправильно, он прекрасный центурион, но он не префект Катон и не центурион Макрон.

— Все равно ничего хорошего из этого может и не выйти, — предостерег Катон. Ему пришло в голову кое-что еще. — Помогал ли кто-нибудь еще Клавдии, когда она ухаживала за мной? Например, хирург когорты?

— Подле тебя находилась только Клавдия. В первый день я взял с собой хирурга, но его советы были настолько минимальными, что оказались бесполезными. Она взяла все на себя. Ты мог бы подумать о том, чтобы предложить ей должность хирурга. Судя по тому, что я видел, она могла бы справиться с этой работой гораздо лучше. Но, возможно, ею двигали более личные соображения…

Катон бросил на него вызывающий взгляд.

— Что ты имеешь виду под этим?

— Как ты думаешь, что я имею в виду? Нужно быть на редкость ненаблюдательным, чтобы не заметить, что ты ей нравишься. Очень нравишься. И, судя по тому, как мы обмениваемся мнениями каждый день, я бы добавил, что мужчина должен быть необычайно глуп, чтобы не быть польщенным ее вниманием и привязанностью. Она прекрасная женщина, Катон. В жизни можно встретить гораздо худшие варианты. Прости меня, я забыл, ты уже повстречал.

Он зашел слишком далеко, и Катон зарычал на него.

— Пока я не вышел из себя и не сделал то, о чем потом буду жалеть, тебе лучше пойти и сказать префекту Тадию, чтобы он явился ко мне с докладом, как только я вернусь в каструм.

— Ты не в том состоянии, чтобы угрожать, префект. — Аполлоний приложил палец к его лбу на прощание и повернулся, чтобы идти по молу к набережной. Катон смотрел ему вслед с кислым выражением лица. Он слишком много рассказал Аполлонию, и агент, очевидно, еще больше сам узнал о прежней жизни Катона. Достаточно, чтобы подзадоривать его, но с какой целью? Предательство Юлии, похоже, так и останется незаживающей раной. Как бы Катон