больше пяти страниц. В новелле несколько действующих лиц, все названы по именам, приведены даже их прозвища, обо всех что-то рассказано. У Бебеля есть только основа и авторская концовка: «Бесстыдство этих людей столь велико, что они не боятся выдумывать невесть что». У Боккаччо никакой морали в конце нет — все понятно и без нее.

Сопоставление фацетий Бебеля с ранней шванковой литературой, с «Попом из Каленберга», с Гуго Тримбергским, «Фацетиями» Поджо, Тюнгера, конечно правомерно. Можно сравнивать их и с книгами «Margarita facetiarum» и «Mensa philosophica», которые вышли почти тогда же, в 1508 г. Но фацетии Бебеля по существу своему не подражательны. Они самым тесным образом связаны с немецким и даже уже — с швабским фольклором. Настоящим источником большей части фацетий Бебеля была немецкая деревня. Влияние Поджо сказалось в необходимом внимании к форме, к стилистическим возможностям латинского языка. В книге Бебеля видно то взаимодействие двух языков — латинского и национального, которое вообще чрезвычайно характерно для литературы эпохи Возрождения. Взаимодействие это сказывалось не только в том, что Бебель — ревностный поборник Цицероновской латыни — допускал некоторые существенные отклонения от классического языка или употреблял слова, которых не было в классической латыни (у Бебеля они относятся не только к церковной сфере, но нужны ему также для описания немецкого быта). Гуманистическая латынь была в большой степени подражательной, а содержание фацетий Бебеля народно. Во времена Бебеля латынь уже давно перестала быть живым народным разговорным языком, а на языке, с которым связано представление об его ученом, книжном, официальном назначении, очень трудно было рассказывать чисто народные немецкие анекдоты. Поэтому в языке Бебеля встречались и отдельные германизмы, и целые выражения на немецком языке, которые писатель тут же потом объяснял по-латыни. Латынь нужна была ему и из просветительских соображений: Бебелю очень важно было познакомить всю культурную Европу с немецкой жизнью, немецким народным творчеством. В своих письмах-посвящениях он, защищаясь от всяких нападок на содержание своих фацетий, говорил, что пишет исключительно из желания показать неприкрашенную действительность. Здесь же он оправдывался и в том, что некоторые его фацетии непристойны, ссылался на античных авторов, даже на Библию, говорил, что до него описывались куда более непристойные вещи, что он-де не непристоен, а всего лишь правдив. Разумеется, не все непристойности в фацетиях Бебеля можно отнести за счет его правдивости, но ведь и в античности, и в Средние века, и в эпоху Возрождения к непристойности относились не так, как сейчас, да и в разное время в разных кругах общества разное считается непристойным.

Около ста фацетий Бебеля посвящены обличению недостатков и пороков священников и римской церкви. Во многих из них не юмор, а прямая сатира. Еще до фацетий и до сборника пословиц, в 1502 г., Бебель написал свою сатиру на духовенство — поэму в гекзаметрах «Триумф Венеры»[302]. Как у Эразма Роттердамского в «Похвале глупости» всем правила глупость, так у Бебеля над всеми стояла Венера. Толпами проходили перед богиней люди — молодые и старые, разных сословий и профессий, чтобы доказать ей свою преданность. Впереди всех шествовало духовенство во главе с папой, за ними миряне во главе с королем. Все старались поклониться богине, оказаться первыми в ее свите, но никто не мог оттеснить от Венеры самых близких ее приверженцев — нищенствующих монахов. Пыталась было выставить против Венеры своих последователей Добродетель, но и у нее ничего не получилось, потому что вокруг нее собрались лишь немногие, да и они при первом столкновении с Венерой отступили от Добродетели. В художественном отношении «Триумф Венеры» была слабая вещь, но и здесь сатира направлялась главным образом на католический клир.

Поджо в своих анекдотах о попах, епископах, монахах рассказывал отдельные более или менее забавные историйки. Бебель же, как правило, конкретно указывал, где и с кем произошло то или иное событие, сообщал, от кого он узнал о случившемся. Иногда же, наоборот, он рассказывал только о самом факте, ничего не уточняя, и этим подчеркивал типичность, повторяемость описываемых им событий.

В фацетиях Бебеля священники и монахи безымянны, потому что все они одинаковы. Они корыстолюбивы, продажны, обманывают и святых, и самого господа бога, а о простых смертных уж нечего и говорить. Когда скупому священнику напомнили, что Христос призывал бросить все богатства и следовать за ним, что богатство — величайшее препятствие к достижению святости, то этот священник возразил: «Христу легко было презирать богатство — он ни в чем не нуждался». Монахи у Бебеля прекрасно знают, что те священные предметы, которые они носят для продажи и поклонения — сплошное надувательство и обман. Крестьяне это тоже знают, издеваются над такими «реликвиями»; однажды они заменили «реликвию» охапкой сена, а монах, обнаружив это, быстро сообразил, как выйти из положения, и сказал им, что это — то самое сено, на котором покоился Спаситель в день рождества своего. Священники грубы, на редкость непочтительны даже по отношению к богу, постоянно всех обманывают. В одной фацетии священник говорит: «Добрые сестрицы, вы должны были уже знать, что ни одному моему слову верить нельзя». Страсть к наживе захватила всю церковь от самых низов до высших церковных чинов. Многие фацетии Бебель посвятил обличению этой продажности. Продажность так его возмущала, что в негодовании своем он забывал о том, что писал забавные фацетии, и появлялись рассказики, основным пафосом которых был гнев. Такие фацетии, выходящие за пределы жанра, уже не фацетии, а какие-то обличительные послания.

Священники и монахи у него блудливы. В большей части непристойных фацетий рассказывается как раз о похождениях священников и монахов. В одной из них Бебель говорит, что ему стыдно писать столько непристойного о священниках, но ведь им не стыдно так поступать. Они пьянствуют, в пьяном виде не стесняются заявиться к умирающему. Ни о каком их смирении не может быть и речи. Они чванливы, тщеславны. Бебель замечает, что он как-то слышал, будто у монахов и священников под одеждой скрывается чванство и скупость, и говорит, что его нисколько не удивляет, если у волка под шкурой скрыты кровожадность и разбой. Такие высказывания у Бебеля вовсе не «антирелигиозная пропаганда», а возмущение верующего.

Исследователь и переводчик фацетий Бебеля на немецкий язык А. Весельский отмечал, что человек, с такой силой обрушившийся на духовенство, в глубине души сам был верующим и набожным[303]. Но в этом нет ничего удивительного. Бебель ведь нигде не выступает против веры вообще или против католицизма. Он — человек верующий и естественно, что он против осквернения веры,