Шрифт:
Закладка:
— Петька-а-а! Иди завтракать. А после картошку окучишь!
Петька, заправляя рубаху в штаны, недовольно помотал черноволосой кудрявой головой:
— Вот не вовремя эта картошка!
Как по команде открылось окно в нашей квартире, а потом в квартире Ванеевых.
Сережкина мать распорядилась:
— Сережа! Пора картошку окучивать!
Моя мать о чем-то поговорила с Сережкиной и тоже сказала:
— Коля! Тяпку возьми в чулане!
Игру пришлось отложить.
Огороды были тут же, за домом. На узких и длинных полосках небольшими кустиками поднялась молодая светло-зеленая картофельная ботва. Земля от солнца потрескалась, слежалась корочкой. Став на конце участка, я начал ковырять тяпкой сухую землю. Из-под тяпки поднимались мелкие облачка пыли. Неподалеку появились, тоже с тяпками, Петька и Сережка. Сережка предложил:
— Давай, кто скорее окучит участок!
— Давай. А после пойдем купаться.
Поплевав на руки, мы принялись за дело. Земля плохо поддавалась ударам. Скоро я набил на ладонях мозоли. Солнце с утра жарило в спину, пот стекал на лоб, попадал в глаза, щипал их. Я снял рубаху. Глядя на меня, обнажили свои спины и ребята. Без рубах стало легче, свободнее. Но страшно хотелось пить. Я пошел к колодцу, достал черпалом воды. Петька и Сережка тоже примчались «на водопой». От холодной воды заныли зубы. Мы устроили перерыв, сели в тени под деревом и стали показывать друг другу мозоли.
— Видите у меня какие — больше ваших! — похвастался Петька.
— Нашел чем хвалиться! Мозоли — от неуменья.
Сережка прищурился на солнце и лег животом на траву.
— Мне наплевать, умею там или не умею, — отозвался Петька. — Придет мамка — покажу ей мозоли, она и пожалеет, скажет — завтра докончишь работу.
— Что и говорить, — Сережка сплюнул сквозь зубы. Хитер, белоручка!
— Кто белоручка? Я? — Петька вскочил. — Ты не обзывайся! А где темляк?
— Дома. Повесил на стенку. Пусть висит. Пока он нам не нужен. Ладно, — отдохнули, пора и за дело!
Мы снова стали ковыряться в земле. Но в это время мимо нас по улице пошли строем бойцы с песней, и мы, побросав тяпки и наскоро надев рубахи, высыпали на тротуар.
Бойцы шли к вокзалу, поднимая сапогами тучи пыли. За спиной у них вещевые мешки, через плечо — шинельные скатки, на боку — маленькие лопатки, противогазы в зеленых сумках. К вещмешкам приторочены каски. В колонне по-четыре бойцы заполнили всю узенькую улочку. Дружно и голосисто пели:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!
Сбоку шагал командир. Он, поворачиваясь к строю, командовал:
— Раз-два-три…
Мы пошли следом.
На станции колонна остановилась на перроне, и бойцы по команде повернулись к вокзалу. Командиры разбили их на группы, и каждая из них стала грузиться в теплушки. В голове эшелона попыхивал дымком паровоз, нетерпеливо ожидая, когда можно будет тронуться с места.
Без суеты и спешки, по-военному четко бойцы вскакивали на стремянки и исчезали в темных проемах дверей. Перрон быстро опустел.
Из комендатуры вышел усатый комендант и отдал какое-то распоряжение командирам. Те тоже разбежались по теплушкам. Появился дежурный по станции в красной фуражке и ударил в колокол. Тотчас раздался свисток главного кондуктора, паровоз откликнулся гудком, и поезд застучал по рельсам на запад.
По опустевшему перрону, меряя длинными ногами асфальт, (вышагивал милиционер Бежевый. Он курил папиросу и от нечего делать смотрел на воробьев, которые россыпью серых комочков усеяли кусты акации и черемухи в палисаднике перед вокзалом. Бежевый погрозил нам тонким узловатым пальцем.
— Вы опять тут торчите? Неужто у вас никакого дела нету?
От его голоса воробьи испуганно поднялись все разом и улетели. Мы не боялись Бежевого. Это был в общем-то добродушный человек. Он грозил нам для порядка, а скорее всего от скуки: дежурство длинное, а время идет медленно. Подойдя, мы заговорили с ним:
— Какая у вас красивая форма! Видать, новая!
— А кобура-то блестит! Как лакированная!
— А в ней револьвер! Настоящий!
Бежевый стоял, оглушенный нашей болтовней. Его рябое лицо вытянулось, маленькие синие глаза прищурились, длинный хрящеватый нос нацелился на Петьку. Казалось, Бежевый вот-вот чихнет. Но он не чихнул, а пошел на нас, растопырив руки. Мы разбежались в разные стороны. Бежевый рассмеялся и бросил окурок в урну:
— Испугались, чертенята! То-то же!
Солнце поднялось высоко. Стало жарко, и мы решили искупаться.
— Айда на речку! А потом опять за картошку.
Речка Торгус не очень глубокая, неширокая, но быстрая, протекала в низинке, в полуверсте от вокзала. Она перерезала железнодорожную насыпь. С берега на берег перекинулся мост. Высокий, ажурный, красивый, он покоился на трех железобетонных опорах и нес на себе два ряда стальных рельсов. При въезде на мост и выезде с него были устроены дощатые будки. В них круглые сутки стояли часовые с винтовками. На левом берегу, в окопах, укрытая маскировочной сетью, притаилась зенитная батарея.
К мосту близко подходить не разрешалось: запретная зона.
Между станцией и мостом в реку врезалась отмель, а за ней, под берегом — омут. На отмели мы удили хариусов, ельцов и пескарей. В омуте водились щуки, окуни. Берега поросли ивняком, который ближе к мосту был вырублен начисто, чтобы часовые могли просматривать местность.
Отмель называлась Ивушкиной. Возле нее, на песчаном, обращенном на юг берегу, мы всегда загорали.
Неподалеку, по насыпи, через мост все шли и шли составы, торопливо и неистово грохоча по рельсам.
* * *
Мы разделись и кинулись в воду. Плавали, ныряли, а после стали в круг и «заварили кашу» — с шумом мутили воду сцепленными руками.
Потом заметили на берегу Графа. Он стоял на корточках возле нашей одежды и что-то делал, суетливо работая руками. Беловолосая голова его, как шар, блестела на солнце.
— Эй, Граф! Ты что там делаешь? — кинулись мы к нему.
Сопя и краснея от усилий, Юрка завязывал узел на рукаве Петькиной рубахи, словно бы не замечая нас. Петька приподнял его за шиворот:
— Зачем ты это?
— Узелок н-н-на память, — невозмутимо ответил Граф, точь-в-точь повторив Петькины слова. Мы вспомнили, что три дня тому назад Петька из озорства завязал узел на мокром рукаве Сережкиной рубахи.
— А намочить у тебя ума не хватило? Моченый узел и зубами не скоро развяжешь!
— Н-н-намочить забыл.
Граф
