Булгаков, четыре дня назад прибыл в составе команды в ваше подчинение. Увидев, что вы больны пневмонией, принял меры по лечению, а так как оставлять команду без занятий посчитал неправильным, занялся с нею строевой подготовкой.

— Гладко отвечаешь, только непонятно. Что за пневмония? Я о таком впервые слышу.

— Пневмония суть воспаление лёгких. Смертельно опасное заболевание.

— Ясно. Откуда тебе ведома экзерциция пеша?

— Мой батюшка, отставной ротмистр, в чаянии моей воинской службы занимался со мною, учил самого выполнять строевые приёмы с оружием и без оружия. А ещё учил командовать.

— Хочу посмотреть, чему ты их научил.

— Осмелюсь доложить, ваше благородие, что вставать из постели вам нельзя. Даже нужду вам следует справлять прямо в кровати.

— Под себя что ли?

— Никак нет. Для такого случая я заказал у местного медника-жестянщика особое судно́.

Я нагнулся и вынул из-под кровати удивительный маленький тазик, бортики которого были завалены вовнутрь. Продемонстрировал поручику и поставил назад.

— Изволите ли видеть, справляя нужду сюда, вам не придётся подниматься, нет опасности, что оцарапаетесь, и при этом не коснётесь нечистот. Вашего денщика я обучил пользоваться сим полезным устройством.

— Вот и хорошо, что обучил. Пришли-ка его, а то у меня подпирает, а сил встать, и вправду нет. Ступай.

Я вышел. Так и есть! Как только я ушел, рекруты тут же уселись в тенёчке и принялись судачить о своём. Пришлось рыкнуть:

— Становись! По порядку номеров рассчитайсь!

Поручик, услышав незнакомую команду хмыкнул. Полюбопытствовал у вошедшего денщика:

— Они что, счёт знают?

— Уже знают, ваше благородие! Господин рекрут, по собственному почину занимается с ними и письмом, и чтением, и счётом. Я, не во гнев вашему благородию будь сказано, тоже учусь, даже особую тетрадку для этакого дела завёл. Господин рекрут мне свинцовый карандаш подарили.

— А эти что, не противятся обучению?

— Дык, господин рекрут, им сказавши, что те, кто обучатся грамоте, да храбро проявят себя в бою, могут и возвыситься. У их появится случай выйти в унтера́. Кого, говорит, выдвигать, как не храбрых и грамотных?

— Резонно. Ты, как я погляжу, тоже мечтаешь выйти в унтера?

— В унтера не мечтаю, ваше благородие. Я полагаю после службы в приказчики купецкие прибиться. Да и вообче. Грамота это ж заработок в руках — те же письма на родину солдатикам писать, по грошику-то доходу и прибудет.

— И тут есть резон. Позови-ка мне снова удивительного рекрута.

Минуту спустя:

— Ладно, присаживайся, рекрут, разговор у нас будет долгий.

Я присел на лавку, придвинув её поближе к кровати.

— Что тебя отец обучил воинскому делу, я понял. Это хорошо. Но зачем ты сразу начал обучать ружейным приёмам?

— Это на случай нападения на нас во время следования к месту службы. У нас тут, случается, шалят. Да и в других местах бывает неспокойно.

— Гляди-ка, и тут у тебя есть объяснение. А то, что оружие есть только у меня и воинской команды, коей сейчас тут и нету вовсе?

— Зная ружейные приёмы можно и жердью орудовать весьма ловко. Штыковой бой, как известно, есть отрасль фехтования сродни бою на пиках.

— Ага. Понимаю и одобряю. А теперь скажи-ка мне, на какие деньги ты заказал деревянные ружья, и как мне доложили, ещё и строят мундиры на всех рекрут?

— С вашего позволения, господин поручик, мундиры строятся не на всех, а только на эту команду, на двенадцать рекрут, а я тринадцатый. Я оплачу сию работу за собственный кошт, поскольку хочу предстать перед вами, а впоследствии и перед господами офицерами полка в наилучшем виде.

— Ты надеешься таким образом получить офицерский чин и дворянское звание?

— Буду откровенен, да, надеюсь. Так случилось, что у меня, дворянского сына, имеющего хорошее образование, не появилось возможности вступить армию в достойном чине. К сожалению, мой батюшка на смог передать мне дворянство. Более того: имение, которое я должен наследовать, захвачено посторонним человеком, и его кознями я ввергнут в ничтожество. Военная служба даст мне случай сделать карьеру, другого пути я не вижу.

— Мне доложили, что тебя посещали значительные люди уезда, это так?

— Так точно, ваше благородие. Это мои добрые знакомые через детей, с которыми я совместно учился. Все они предлагали мне помощь, дабы избежать службы рядовым, но я отказался.

— Ну да, причину ты объяснил. Понимаю. Что же, твой план кажется разумным. Скажи, а что тебе известно о воинской службе?

— Кое-что, ваше благородие. Умею составлять и читать карты, разбираюсь в пехотном огнестрельном и немного в артиллерийском оружии, правда, с баллистикой знаком весьма поверхностно. Кое-что понимаю в пиротехнике, могу применить сии знания на практике. Немного знаком с тактикой европейских армий, включая армию турецкую. Насколько я понимаю, мы должны пополнить полк, идущий на очередную войну с Турцией?

— Куда направят наш полк, неизвестно ни чёрту ни аллаху. — пошутил поручик — Мы всё-таки не армейский, а полк внутренней стражи, иначе говоря городовой. Нас столько раз передвигали из города в город, да так и не определили, кого будут нами пополнять.

— Если позволите, господин поручик, у меня есть вопрос: где сейчас дислоцируется полк?

— Сейчас мы стоим неподалёку от Царского Села, охраняем воинские и флотские магазины.

— Может быть, есть возможность перейти на службу, в воинскую часть, идущую на войну?

— Да, кое-кто из офицеров и унтеров из дворян так делают. Ты тоже так хочешь?

— С вашего позволения, да.

— Ну, это далеко идущие планы, не будем загадывать так далеко. Посмотрим, как сложатся дела, и если благоприятно, то тебя и твоих подопечных я определю в свою роту. Я в прекрасных отношениях и с командиром батальона и с командиром полка, так что, думаю, что сложится благополучно. И ещё: я не поблагодарил тебя за спасение своей жизни. Чаю, что без твоей помощи я бы отдал богу душу.

— Ну что вы, ваше благородие…

— Я знаю что говорю. Моя матушка померла от такой же горячки. Спасибо тебе, Юрий Сергеевич. Разрешаю наедине обращаться ко мне запросто: Павел Павлович.

— Это высокая честь, Павел Павлович, я горд ею.

* * *

С того момента, когда я очнулся в телеге, избитый и связанный, тем не менее испытывал если не сильнейший душевный подъём, то наслаждался жизнью совершенно определённо. Чёрт возьми, у меня нигде не болело, не мозжило, не отдавало и не давило до темноты в глазах. Да, болели побои, но что такое синяки на груди и спине, по сравнению с двумя рубцами на сердце, камнями в почках и тромбами в венах и постоянно скачущим давлением? Сущие пустяки!

Порадовало и то, что удалось просчитать Авдея и привлечь его на свою сторону. Это кстати, принесло уже к утру весьма весомые плоды. Впрочем, об этом чуть позже.

Увидев поручика, я сразу понял, что тот серьёзно болен, что болезнь подходит к критической точке и если всё оставить как есть, то несчастный через несколько часов отдаст богу душу. В сущности, симптомы были явные: пневмония, в нечастой, но очень опасной разновидности, когда кашля нет до самого последнего момента, а когда кашель появляется, то и помогать уже поздно.

С помощью денщика я раздел поручика до белья и уложил его в кровать. Потом пошел с Авдеем к хозяину дома, велев денщику вскипятить воды. Хозяин встретил нас крайне неприветливо:

— Не знаю, кто вы такой, милсдарь, но всё что по закону и указаниям начальства положено, я для воинской команды исправил. Двор, овин, сарай, летнюю кухню и комнату в доме я для постоя выделил. Эвона, даже овчинную шубу для болезного офицера выделил, чего ещё вы от меня пожелали?

— За помощь мы вам, любезный хозяин, весьма благодарны, но того мало. Господин поручик опасно болен, и ежели помрёт, то в его кончине и вас могут обвинить, хотя вина ваша, как вам кажется, не столь и велика.

Хозяин навострил уши

— Для лечения господина поручика нужно немногое: тёплое одеяло, на пуху или на вате, пару пододеяльников на смену, да три-четыре простыни, тоже на смену. Опосля мы их отстираем, отгладим, и я лично верну. И ещё нам надо малинового варенья и если есть, малины сушёной. Господину поручику нужно пропотеть, с по́том и болезнь уйдёт. Господин полицейский письмоводитель выступит свидетелем вашей щедрости и гарантирует, что оная не останется без внимания властей предержащих.

Авдей при этих словах принял величественную позу.

— Господин полицейский, а можно ли так сделать, чтобы мои деяния стали известны городскому начальству? —