— Пятый год.

— Смотри, как время летит. А ты все лучше и лучше.

— От чего же мне становиться хуже?

— Ну, так ведь всяко может быть…

Они выпили из одного стакана, и Павел Васильевич спросил прямо:

— Это, конечно, не случайная встреча?

— Разумеется… — Ирина чуть улыбнулась влажными губами, ярко заблестевшими на солнце. — Я, товарищ главный инженер, приехала к вам совершенно целеустремленно…

— Ты всегда была решительной и коварной, — перебил ее Григорьев, облокачиваясь на руку и глядя в ее посветлевшие глаза.

— Отчего же непременно коварной? — возразила Ирина. — По-моему, я всегда была чистосердечной… Это все твои домыслы о моем коварстве…

— Не будем уточнять, — попросил Григорьев, опуская глаза. — Я рад тебя видеть.

— Спасибо, Паша. Я почему-то была уверена, что ты поймешь меня правильно… То есть, я хотела сказать, серьезно.

— В последнее время я без конца думаю о тебе, — признался Павел Васильевич, ложась на живот. — Не буду врать, что моя жена дура. И что мне совершенно с ней невыносимо. Нет. Но я думаю о тебе, будто о чем-то ярко промелькнувшем. Так думают о детстве. И так всегда хочется, чтобы это детство возвратилось.

— Ты стал поэтом, милый мой Паша, — засмеялась Ирина и притронулась рукой к его руке. — Мне тоже хочется детства. Я, честное слово, не знаю почему, — заторопилась Ирина, — но какой-то голос внутри меня беспрестанно мне подсказывает, что ни ты, ни я не имеем права позабыть друг о друге. У нас ребенок, Паша… А потом, вся наша жизнь еще впереди…

— Я надеюсь, ты не заставишь меня торопиться? — попросил он, взглянув на нее мягко, просяще. — Я совершенно с тобой согласен, Ирина. Но ты знаешь мой характер. А потом, надо подготовить других людей, я все же главный инженер шахты. Люди могут всяко подумать…

В ответ Ирина не отвела глаз и насколько могла ответила ему нежной решимостью, что готова на все и ради ребенка и ради себя, но она приехала не к осторожному главному инженеру шахты Павлу Васильевичу Григорьеву, она приехала к Пашке, который когда-то давно целовал ее на пляже, открыто, у всех на глазах. И все же вслух сказала:

— Боже упаси, Паша… Надо все обдумать, конечно…

— Безусловно, — обрадовался он. — Оставайся в городе. Я помогу тебе устроиться на работу.

— Вот этого совершенно не нужно, — отклонила она его предложение, наливая в стакан вина. — Я устроюсь на работу сама.

— Ты строптива, как прежде.

И Павел Васильевич осуждающе покачал головой. Вечером Григорьев привез Ирину к дому Зыковых и, расставаясь, много раз целовал руку в тени кривой зыковской березки. Ирина улыбалась, глядя на его склоненную голову, на рябь волос, и не отнимала руки. Ночью она вспомнила об этом и не сомневалась, что все будет хорошо.

Дни тянулись за днями. Ирина устроилась на работу в ближнюю отводовскую школу-десятилетку, ежедневно встречалась с Григорьевым и оттого, что умела подчинить его себе, обласкать, оставаясь на расстоянии, всегда имела хорошее настроение. Дома она беспрестанно что-то делала, переставляла мебель, заменяла портьеры, спорила, заставила Федора Кузьмича купить на окна новые легкие металлические карнизы взамен старых — тяжелых деревянных; у бабки Зычихи высмеяла ржавую тусклую иконку без лика, так что бабка спрятала иконку подальше и редко доставала, а у Марьи Антоновны однажды собрала все вышивки со стен и развесила эстампы. Дарья Ивановна вынуждена была кухарить в белом фартуке, а Нюське отрубила являться по утрам на кухню в ночной рубашке. Сама Ирина купила три полки и каждый вечер приносила домой книги.

— Умная девка-т, — не однажды хвастался Ириной Федор Кузьмич перед соседями, особенно перед сватом Расстатуревым. — Я и сам на эти окна смотрел. Вот чувствую — не хватает чего-то, а чего — не пойму…

— Дык, сват, — отвечал Расстатурев, — чего ты нас с ней равняешь? Давечь твой Илюшка говорил, что она всего Карла Маркса наизусть знает…

— Ну, допустим, наизусть она нашего Карла Маркса не знает, — поостерег Расстатурева Федор Кузьмич. — Пущай Илюшка не врет, А что умная девка, хозяйка, это не отымешь.

Не знал Расстатурев, что такое мнение о Марьяшиной дочке сложилось у Федора Кузьмича не только из-за ее красивой наружности и характера, но большей частью от того, что не раз выручала она Федора Кузьмича в споре с детьми.

Бывало, после бани, за чаем, втянутся Зыковы в разговор.

— Семья — это вам не так просто, — поучал семейство Федор Кузьмич, сидя за столом красный, неспокойный. — Вы почитайте, что в газетах пишут… Как дом из кирпичей, так и государство наше из семей собирается.

С ним не соглашался Андрей, укрывая блудливые глаза:

— Батя, семья — чтоб детей рожать.

— Ты при женщинах ерунду не пори, — сердился Федор Кузьмич и отбирал у Дарьи Ивановны полотенце, чтобы вытереть лицо. — Всякий знает, для чего семья…

— Хотя правда, — вслух рассуждал Дарьин старшак и царапал для впечатления покатый лоб. — Дети и без семьи начинаются. У Верки тещиной куда пузо денешь? И мужика нету…

В разговор вмешалась Нюська, отодвинув кружку с чаем и глядя одним глазом на мужа, другим на свекра:

— Ты про Верку не трепись: у ней с детства пузо такое.

Андрей насмешливо поддакивал, а Федор Кузьмич продолжал строго:

— Верка Расстатурева — не пример. И семья не для одного только, чтобы детей рожать.

Ирина пила чай, не мешая спору.

— А я о чем говорю? — не отступал Андрей. — Семья для того, чтобы кормиться… Раньше для этого родами жили, нам в школе, помню, рассказывали, а сейчас орудия изобрели и семье хватает…

— Ты меня к своей глупости не приписывай, — возмущался Федор Кузьмич, подозревая недоброе в словах Андрея, и нападал на Владимира: — А ты, грамотей, пошто за отца не вступишься? Пошто точку зрения нашего государства не держишь?

Но Андрей не давал никому говорить:

— Все от орудий, батя, от орудий…

— Знаю, что не от Иисуса Христа. Что ты мне все заладил — от орудий да от орудий?

— Скажи — от чего? — Андрей вытягивал руку, прося ответа, но не умолкал: — Орудие плохое — семья большая, орудие лучше — и семья троячок. А в будущем какое орудие будет? Отличное. Сплошная механизация со всеми этими прочими автоматами, любой бабе под силу. Тогда, думаете, как жить будут? Поодиночке. Сейчас еще бабенки за мужиков держатся, а потом — катитесь вы к такой-то матери, алкоголики, мы и без вас прокантуемся. Скажут: вон живет на Марьиной роще государственный мужик Васька Петров… Трезвый, здоровый, красивый… Он нам один детей наделает.

— О-о-о, — осуждающе тянул Федор Кузьмич и качал головой. — Смотри, какой умник… Васька ему Петров…