Шрифт:
Закладка:
Она снова затряслась от рыданий.
– А то, дочка, недоля была…она такая – уж коль взялась за человека, ни за что не отпустит. Вот взялась за нас недоля, и будет теперь по пятам ходить. И никто ее не прогонит, покуда не натешится она и всех дел своих черных не переделает.
Беляна, раскрыв рот, смотрела на Лесьяра.
– Да ты сказывай, что далее-то было, в шатре-то князевом?
– Что было…а то и было, тятя, будто не ведаешь… Как он глянул на меня глазами своими, я про все и забыла. Вот только потом…
– Что потом?
– Попросил он тебя уговорить, чтоб продал ты ему жеребенка нашего. И так мне вдруг стало тоскливо, будто он и любил-то меня с этим умыслом…слова какие говорил, звал с собой в поход, на град далекий, богатый, в шелка да бархат обещал одеть, каменьями самоцветными одарить…
Беляна снова всхлипнула, но сдержалась.
– А я и скажи ему: тятя, мол, никому не велит такие разговоры вести, и просить я его не буду, потому как это тятя мой, а ослушаться его я не могу. Вывел тогда меня князь из шатра и сказал: иди, красота моя ненаглядная, куда хочешь. А вернуться захочешь, коня этого мне приведи, иначе не пущу…
Лесьяр в бешенстве вскочил.
– А ну, где он, этот князь твой? Коня ему надо? Дочь мне спортил, сманил, охальник поганый, и коня хочет?
– Тятя, стой, тятя, не надо!
Беляна вцепилась в колени отцу, поползла за ним, трясясь. Лесьяра тоже трясло, сердце ухало в груди, то проваливаясь куда-то, то вздрагивая, как под кузнечными молотами. Он тяжело дышал и вдруг опустился рядом с дочерью, схватившись за грудь.
– Вот что, дочка. Ты матери-то не сказывай. Братьям тоже. Уж я сам как-нибудь…
Лесьяр поморщился от боли в груди.
– Тятя…ты меня не прогонишь?
Старик глянул на дочь замутненными глазами и порывисто притянул ее к себе.
– Что ты, дочка, что ты! Да как ты могла так подумать? Давай-ка домой, а то наши спохватятся…
Они поднялись и медленно побрели прочь, обнявшись, а у края поляны Лесьяр обернулся на древний очаг и покачал головой.
***
Лучина догорела – язычок пламени пару раз вздрогнул, затрепетал и исчез, испустив тонкую струйку дыма. Весь вечер Лесьяр просидел за столом с ковшом браги, а как потухла лучина, склонил голову на локти.
Привиделся ему странный, тревожный сон – мутью заволок сознание, навалился дурным медведем, заломал, заныл. Вздрагивал Лесьяр в этом сне, зубами скрипел да кулаки сжимал.
И вдруг вскрикнул сдавленно, вскочил посреди ночи, опрокинув лавку; Агафья заворчала, завозились на печи братья, всхлипнула Беляна.
Дед наощупь выбрался во двор, шумно вдохнул густой осенний воздух, присел на завалину. Долго думал, жуя соломинку, пока думы его не прервало тихое фырканье чагравого жеребенка в стойле. Лесьяр мотнул головой, прислушался.
– Так тому и быть, – вдруг громко сказал он в небо и ушел обратно в избу.
***
Лесьяр, кряхтя и согнувшись, вошел в горницу и остановился в дверях. День был праздничный, Святовит: за длинным дощатым столом, покрытым нарядной скатеркой с вышитыми по полям красными узорами, уже чинно восседало все семейство. Старшие сыновья передавали из рук в руки ковш, шумно отхлебывали добрый глоток браги и одобрительно крякали, утирая бороду с усами. В усах их пряталась довольная улыбка – они предвкушали шумные увеселения, которые последуют за семейной трапезой, когда все село сойдется на большом пустыре да зачнет пляски с перепевами в честь доброго урожая. Беляна с Агафьей хлопотали у печи, и никто не замечал стоявшего в дверях Лесьяра. Но тут старик шагнул вперед. Разговоры смолкли. Старик обвел всех мутным взглядом и сорвал с головы новехонький суконный колпак, смял его в ладонях. Сыновья с удивлением разглядывали новую рубаху, новые портки, широкий, в четыре цветные нити плетеный кушак. Только лапти у деда были старые, расхлябанные. Не спеша и ни на кого не глядя, дед подошел к столу, швырнул колпак в сторону и пригубил брагу. Пил он долго, тихо, зажмурившись, лишь кадык судорожно дергался под всклокоченной редкой бороденкой. Опустошив ковш, он грохнул им по столу так, что женщины вздрогнули.
– Уже забавитесь? – недобро улыбнувшись, глухо спросил он.
Все молчали.
– Князю-то я чагравого все ж продал, – вдруг грустно промолвил старик и тяжело опустился на лавку, поник головой.
– Как продал? – вскочил Гордей. – Да на кой же?
– А вот на кой, – дед в упор посмотрел на сына; та же недобрая улыбка вновь пронеслась по его лицу. – Олег через коня этого смерть примет.
– Да что ты такое речешь, старый?! Али ума лишился? Али уже пьян?! – всплеснув руками, заголосила Агафья.
– Молчи, колотовка. Все молчите. Ведаю я…
Дед сгорбился на лавке, потух, но спустя мгновение вновь вскинул голову.
– Вот, дочка, как я его…обидчика-то нашего. Вот так его!
Беляна бросилась в ноги отцу. Лесьяр ласково гладил ее по голове, приговаривая:
– Ничего, дочка, ничего…это все ничего…
Двое. Волки
Волк бежал.
Иногда он проваливался на бегу в забытье, не понимая, кто он, повинуясь лишь той силе, что гнала его вперед.
Иногда он замедлял бег, переходя почти на шаг, задыхаясь от усталости.
Но остановиться не мог.
Волк был седой, крупный, с длинными мускулистыми ногами.
Он бежал, светло-карие глаза замечали каждое движение рядом, но он был один.
Волк-одиночка что-то искал…
***
«Опаздываю! Таша меня убьет! Ох, как же я опаздываю!» – мысли проносились у нее в голове, как у того кролика, за которым гналась Алиса.
Вечернее солнце золотило асфальт, отражаясь в стеклянных дверях торгового центра. Оно было везде, уже клонилось к закату и напоследок просто ослепляло прохожих.
Вдруг ей показался знакомым мужчина, стоящий у ограды тротуара, за которой зеленел майский газончик. Он щурился на солнце, высоко подняв голову.
И она узнала его. Полгода назад они еще работали вместе в крупной компании.
Мысли побежали впереди нее: «Любопытно, что он тут делает, зачем стоит? Ах, я же тороплюсь! А, может….да, пожалуй, надо подойти, поздороваться….»
И она вернулась.
Сказать: «Привет!»
***
Волк вышел на огромную поляну, залитую солнцем.
Солнце клонилось к закату.
Волк остановился. Он знал, что нашел самое солнечное место.
Поляна заросла земляникой, огромные темные ели окружали ее со всех сторон, и среди
