Шрифт:
Закладка:
Я наступала. Эльф пятился, двери, однако, из рук не выпуская.
– Я ничего не нарушал!
– Нарушили, – в дверь я ткнула пальцем, так сказать, от избытка чувств, главным из которых был страх. Все-таки, невзирая на весь мой фатализм, коий сестрица полагала пагубным, в тюрьму и уж тем более на каторгу мне не хотелось. – Вы, зная о том, что постановление существует, явились к нам в дом!
– Я не знал!
Ему я охотно верила.
Если бы Эль знал, что моя сестрица обретается именно здесь, он не то что дом, он бы весь Пекарский переулок, который местные удачно именовали закоулком, стороной бы обходил. Но отпустить его просто так я не имела права. Других ведь приведет.
– И теперь что? Вы снова подадите на нее в суд?
– Н-нет!
Верю. И даже несколько стыжусь неподобающего своего поведения, за которое тетушка, будь она жива, всенепременно отвесила бы мне затрещину.
– Я… я просто хотел…
Дверь немного опустилась. Должно быть, держать ее эльфу было тяжеловато, все ж таки каменный дуб. А что, у прадеда моего были твердые представления о том, что есть безопасный дом.
Если бы не петли…
Как бы там ни было, поверх двери на меня взирали зеленые эльфийские очи, в которых мне привиделась зеленая же эльфийская тоска.
– Я п-прошу п-прощения, – Эль, уверившись, что моя сестрица держит себя в руках и его трепетному эльфийскому телу не грозит поругание, успокоился.
Оно и верно, не во дворе же им страстью пылать.
Тут клумбы с розами. А розы пусть и хороши цветами, но несколько неудобны, тем паче наши, после смерти тетушки одичавшие. Шипы у них – с мой мизинец, а вот цветами балуют редко.
Ну да не о розах речь.
Эльф дверь аккуратно на землю положил. И волосы пригладил.
Волосы у него были хороши и без бальзама… или с ним? Я вдруг вспомнила Гретины истории про эльфийские корпорации и косметику. Эльфу же мое внимание пришлось не по нраву.
Снова волосы пригладил. И за уши себя потрогал. Отряхнулся…
– Что-то не так? – спросил наилюбезнейшим тоном.
– Нет, что вы, – еще более любезно ответила я. – Все замечательно. Вы заявились к нам в дом с нелепой претензией…
Грета нахмурилась и за рукав меня дернула.
– Он утверждает, что мы ставим незаконные эксперименты.
Эльф кивнул и счел нужным уточнить:
– Над животными.
– Над животными! – возвестила я громко, чтобы соседи услышали. Я не сомневалась, что они и без того слышали все распрекрасно, но если вдруг до суда дело дойдет, мне не помешают свидетели. – Представляешь, в чем нас обвинили?
Грета не представляла, но, к счастью, уточнять, является ли обмазывание Барсика непроверенным составом тем самым незаконным экспериментом, не стала. Рот открыла. Охнула.
– А на самом деле вы нарушили судебный запрет! И не только! Вы знаете, как моя сестра относится к вам! Вы разбили ей сердце! Надругались над светлыми девичьими чувствами…
Грета на всякий случай всхлипнула.
Всхлипывать она умела громко и жалостливо. Не знаю, всхлип ли произвел такое впечатление или же моя речь, но уши эльфа покраснели.
– Вы причинили ей ужасные моральные страдания. И душевную травму!
– И-извините, – эльф сделал шажок по направлению к калитке.
– Но этого вам показалось мало! Вы силой ворвались… – я покосилась на дом и поправилась: – Вы силой почти ворвались в наш дом. Нанесли урон имуществу!
– Я заплачу!
А вот это уже совсем другой разговор.
– Между прочим, – тон я сбавила, потому как разговор о деньгах чужих ушей не терпел, – эту дверь еще мой прадед повесил.
Эльф вздохнул.
– Она, можно сказать, являлась семейной реликвией…
Он вздохнул снова, еще печальней, и покраснели не только уши. К семейным реликвиям эльфы относились весьма трепетно. К счастью, это напрямую отразилось на размере компенсации.
Что ж, еще несколько месяцев я могу не думать о работе.
– Видишь, как хорошо все получилось, – Грета шмыгнула носом и, забывшись, поскребла его лопаточкой, которой размешивала зелье.
А я промолчала.
В конце концов, я ведь ничего в алхимии не понимаю… и не стоило ей брать мою любимую лопаточку, чем мне теперь оладьи переворачивать?
Дверь я поставила сама, заодно и петли заменила. Как-то вот терзали меня смутные подозрения, что наша с эльфом встреча была не последней.
А следовательно, котика надо было приводить в порядок.
Дурное предчувствие меня не обмануло.
С дурными предчувствиями только так и бывает, особенно если касались они моего бытия, скрасить которое не был способен и эклер… нет, отчасти был способен и скрашивал.
Я держала его двумя пальчиками.
Осторожно, чтобы ненароком не треснула тончайшая оболочка из заварного теста. Я любовалась формой его, которая казалась мне совершеннейшей. И сам он, целиком, от темной глазури поверху до начинки из взбитых сливок с толикой голубики, был идеален.
В конце концов, за полдюжины эклеров я отдала золотой.
И сейчас нисколько о том не жалела. Завтра успеется, когда воспоминания об этом кулинарном чуде – вот не верю я, что подобного можно достичь без магии! – поблекнут. Ныне же был один из тех вечеров, когда я чувствовала себя почти нормальным человеком.
Дневная жара спала. Звенели цикады. Пахло апельсиновым цветом и немного мазью, которую Грета наотрез отказалась смывать, поелику время еще не пришло. Мне осталось подчиниться и, в очередной раз промыв Барсиковы раны, которые медленно, но затягивались, оставить их наедине, что я и сделала с превеликою охотой.
Чудесным образом обретенные деньги требовали быть потраченными, если не сразу и все, то хотя бы частично, что и привело меня к кондитерской. Поначалу я намеревалась даже – о, благословенные времена студенческих кутежей! – заглянуть в трактир или посидеть в кафе, как то делают благородные дамы, но в последний момент передумала. На благородную даму я и в лучшие свои времена не тянула.
Впрочем, с данным фактом я уже пару лет как смирилась… пожалуй, с того вечера, когда мой дорогой и единственный, с которым я всерьез вознамеревалась прожить жизнь в любви и согласии, подробно объяснил, почему мечты мои так мечтами и останутся.
Сволочью он был.
Но сердцу не прикажешь. Сердце потом еще долго и муторно ныло, стоило увидеть его. Да что там, увидеть, вспомнить… и сейчас вот не к месту.
Женится на Мариссе?
Пускай себе… а мне и тут неплохо.
Сижу
