Шрифт:
Закладка:
Как и та женщина, Джин все перекрасно понимала. Она знала, когда мама запиралась в спальне – плохо себя чувствовала или была «не в духе», отец шастал по горам, точно мартовский кот. Джин даже не сомневалась, с какой целью: она видела, как он оглаживал по спине городских девиц известной категории.
За Хауэллом тоже кое-что водилось: не такое, конечно, как за отцом, но… Бифштексы из незаконно убитых оленей время от времени появлялись на ее кухонном столе, да и о самогонном аппарате в перелеске за домом она знала. Однако, в отличие от несчастной Лури, держала рот на замке.
Когда-то она любила Хауэлла, но это было давно, как будто в другой жизни. Она распускала волосы, потому что ему это нравилось. По утрам, еще до рассвета, привычно позволяла снять с себя сорочку и запускать руки куда ему вздумается, при том что полночи не спала из-за малышей.
Теперь же он выскакивал из постели, едва открыв глаза, одевался и даже сразу обувался, еле кивал ей и уходил. Ему явно не было дела до того, как она причесана, он вообще мало что замечал, кроме тех случаев, когда она делала что-то не так.
В браке всегда так бывает – «все успокаивается», как выражалась мать Джин, – и плакать тут не о чем. Значит, и секреты мужа от нее – часть этого успокоения, рассудила Джин. А теперь и у нее будут свои. К примеру, этот визит дам из Чаттануги. И другой, главный, тот, что она хранила как любовное послание, у самого сердца.
Разговоры с Томом Стокером.
Джин покраснела и задвинула бутыль с купюрами подальше в тень. Подумать только – сотня долларов! Деньги в надежном месте, теперь у нее есть время спокойно поразмыслить, как правильно распорядиться ими, ведь это целое состояние! Кто знает, может, и правда стоит взять и отправиться в Голливуд. Собрать детей, вскочить в поезд, сняться в пробах, как советовали дамы.
Хауэлл, конечно, взбесится. Может, даже бросится в погоню. И уж точно захочет оставить себе Уолтера. С Коллирин он наверняка расстанется легко, но мальчик на ферме ему нужен. Может, ей лучше сразу оставить Уолтера. Но Колли всего пять, ее малышка… Без Колли она никуда не поедет: девочка по ночам все еще сосет палец и плачет без нее.
Джин решила, что стоит рассмотреть все варианты, точно простыни на веревке. Но для этого надо выбрать правильное время. Лучше всего, наверное, все обдумать на лугу, когда она будет, как обычно, собирать жимолость, а Колли – высохшие шкурки саранчи в свою сигарную коробку. Вне дома можно спокойно прикинуть, что к чему. При муже это не получится: Хауэлл всегда угадывал ее мысли с одного взгляда. Он сразу поймет, что она задумала. И бросится с руганью крушить все вокруг, причем неизвестно, чем это закончится.
15 сентября 2012, суббота
Мобил, Алабама
С вечеринки я трусливо сбежала. От злости и безумия отца, от ледяного лица Уинна, от неожиданного имиджа Молли Роб, от Джея с его невыносимой добротой.
Вот и все. Я одиннадцать месяцев проходила лечение, училась делиться своими проблемами и признавать их, не говоря уже о том, что купила крутецкие сапожки, – и все псу под хвост. Менее часа в родительском доме – и здравствуй, старая добрая Алтея.
Суетливая собачонка выбежала за мной на крыльцо, полагая, что иначе мне будет одиноко. Я рявкнула, чтобы она отстала, и она озадаченно опустила свою маленькую задницу на газон.
Я бросилась к началу тропы, ведущей в наш лес, уговаривая себя дышать глубже. Отец серьезно болен. Альцгеймера врагу не пожелаешь. Мы не виделись почти год. В его спутанном сознании то и дело проскакивают эпизоды из прошлого. Он сам не понимает, что говорит.
Увы, эти умные доводы не особенно помогали: я чувствовала, что земля уходит из-под ног, и я скольжу, скольжу вниз по отвесной скале, и ничто не может задержать моего падения в зияющую, прожорливую бездну.
Уже почти стемнело. Вечеринка набирала обороты, теперь до меня долетали голоса, смех и звон бокалов. Уинн наверняка спустился к гостям, немного разрядил обстановку, и пришедшие как бы получили официальное разрешение выдохнуть и начать веселиться.
Как же я ненавидела всех этих лизоблюдов! Как презирала. Будь здесь мой психотерапевт, он наверняка сказал бы, что вот поэтому-то и надо туда вернуться, войти в дом. Но я не могла себя заставить. Отцовские слова отдавались в мозгу: «Тридцать – сучий возраст. Будь ее мать здесь…»
«Вот бы она была здесь», – пробормотала я, сбрасывая проклятые сапоги.
Я пошла по извилистой тропе вглубь густого хвойного леса, направляясь в то единственное безопасное место, способное защитить меня, скрыть от сочувственных взглядов и осуждения. От моего собственного страха. Туда я всегда убегала в детстве, когда накрывало одиночество. Там я всегда чувствовала присутствие мамы. На поляну.
Добравшись до маленького круглого островка, покрытого пружинящим бархатным мхом и прелыми листьями, я остановилась, жадно вдыхая неподвижный влажный воздух. Таинственное место! Из чащи леса пахло цветами – магнолией и жимолостью. Вот что меня всегда цепляло. Этот особенный запах. Мамин.
Я закрыла глаза, и мама встала передо мной как живая: ниспадающая на спину грива темных вьющихся волос, кошачий разрез глаз, безупречная кожа цвета сливок. Она стояла на коленях. Золотистое платье искрилось в лунном свете, придавая ей сходство с существом иного мира, сверкающей богиней. Она всегда была в этом платье, когда я закрывала глаза.
Я опустилась на мох, легла на спину, сложив руки под головой, и вздохнула, укутанная в тишину и сгущающийся мрак. Постаралась успокоить воображение, чтобы вызвать образ мамы в какой-нибудь другой обстановке. В обычный день, скажем в рождественское утро, или в летние выходные на пляже. Но перед лицом вставало все то же: она на коленях в этом проклятом золотом платье посреди поляны. Трясется и завывает, как сумасшедшая.
– С тобой все в порядке?
Я вскочила и посмотрела на тропинку. Тень, кто-то высокий заслонил свет, доходивший сюда от дома.
– Это Джей, – представилась тень.
Я снова села. Он приблизился на пару шагов, и я смогла наконец рассмотреть его как следует: густые волосы медового цвета, воротник голубой рубашки расстегнут. Я отвела взгляд.
Он уселся рядом и дружески толкнул меня плечом. Я небрежно толкнула его в ответ, однако сердце мое мучительно сжалось. Он протянул цветок бугенвиллеи, который сорвал где-то по дороге. Я взяла его, мысленно умоляя Джея ничего не говорить. Хотя бы до тех пор, пока я не успокою свое сердце. Но если он и получил мои телепатические сигналы, то предпочел их проигнорировать.
– Мне очень жаль, что так вышло с твоим отцом.
Я чувствовала, как пахнет его шампунь, его одеколон, его дыхание. Господи, я словно обоняла его душу. Зачем он сел так близко…
– Спасибо, – выдавила я наконец. Я выглядела нелепо. Как малое дитя. Тебе почти тридцать, Алтея, тридцать!
