судя по всему, его речи не были речами человека, абсолютно неискушенного в теории красноречия, как он любил уверять сам. Катоновские ораторские приемы далеко не просты; он обладал таким искусством аргументации, что если это результат одаренности и римская ораторская традиция, то ему можно было не учиться этому искусству у греков. Катон, несомненно, был наделен природным ораторским дарованием, однако наука в его формировании уже сыграла свою роль. Основой его красноречия была латинская традиция, но он жил в пору широкого проникновения греческой культуры во все сферы римской жизни, и каково бы ни было его субъективное отношение к грекам, влияние их культуры, в частности ораторской, не могло обойти его стороной.

Восстание рабов и волна крестьянских волнений второй половины II в. до н. э., вызванных последствиями пунических войн и произволом богатых аристократов, способствовали и расцвету политического красноречия в лице таких выдающихся ораторов, как братья Гракхи. Тиберий и Гай Гракхи так же, как и Катон, принадлежали к той категории ораторов — политических деятелей, красноречие которых взаимодействовало с их государственной деятельностью и верно служило государственным интересам. Даже Цицерон, для которого Гракхи, выступавшие против сенатской олигархии, были «мятежниками» (seditiosi cives), нарушившими столь почитаемый им consensus bonorum omnium (согласие всех благонамеренных), упоминает их вместе с людьми, авторитет которых для него бесспорен и которые, с его точки зрения, воплощают в себе знаменитую summa virtus — вместе с Катоном, Лелием и Сципионом Африканским. И, действительно, вряд ли в истории римской республики и в истории римского красноречия можно найти политических деятелей большей самоотверженности, даже героизма, чем братья Гракхи.

Выходцы из знатного плебейского рода Семпрониев, сыновья Тиберия Гракха — цензора, дважды консула и трижды триумфатора, внуки Сципиона Африканского Старшего, они сумели понять государственную необходимость демократических реформ и в выступили против сенатского большинства, понимая свою обреченность. От Катона Гракхов отделял значительный отрезок времени, и необходимость образования для оратора не ставилась под сомнение. Это была эпоха, когда греческая образованность и ораторская подготовка уже не вызывали той враждебной настороженности, какая могла возникнуть по отношению к ним во времена Катона.

Рано лишившись отца, «который немало сделал для благополучия государства» («Об ораторе», I, 38), братья под руководством своей матери Корнелии, дочери Сципиона Африканского Старшего, получили блестящее образование и воспитание. Гракхи были близки к кружку Сципиона Эмилиана, их учителями были греки — философы-стоики: ритор Диофан Митиленский и Блоссий из Кум; они испытали влияние эллинистической философии и социально-политических идей греков. Кроме того, их воспитала сама культурная атмосфера родного дома.

«Для оратора, — говорит Цицерон, — очень важно и то, кого он слушает каждый день дома, с кем он говорит ребенком, каким языком изъясняется его отец, учитель и даже мать. Мы читали письма Корнелии, матери Гракхов, и с несомненностью видим, что ее сыновья были вскормлены не столько ее молоком, сколько ее речью» («Брут», 211). То же самое говорит и Квинтилиан («Образование оратора», I, 1, 6).

Цицерон, не переставая жалеть о том, что братья Гракхи не высказали столько рассудительности в политике, сколько дарования в красноречии, и сетуя на то, что краткость жизни не дала им полностью проявить свой талант, тем не менее упоминает их в числе самых красноречивых ораторов в истории римского красноречия («Об ораторе», I, 38; «Брут», 333). Братья Гракхи счастливо сочетали в себе ораторский талант и образованность, общую и риторическую. Вот как сравнивает их Плутарх («Тиберий Гракх», II, 2), который, правда, говорит, главным образом, о манере произнесения речи, об actio: «Во-первых, выражение лица, взгляд и жесты у Тиберия были мягче, сдержаннее, у Гая — резче и горячее, так что и выступая с речами, Тиберий скромно стоял на месте, а Гай первым среди римлян стал во время речи расхаживать по ораторскому возвышению и срывать с плеча тогу, как афинянин Клеон… Далее, Гай говорил грозно, страстно и зажигательно, а речь Тиберия радовала слух и легко вызывала сострадание. Наконец, слог у Тиберия был чистый и старательно отделанный, а у Гая — захватывающий и пышный».

Сохранившиеся фрагменты и пересказы из речей Гракхов далеко не всегда оправдывают эту характеристику, особенно в той ее части, которая касается слога. Однако она согласуется с устоявшимся в литературе мнением о Тиберии как об ораторе со сдержанной и рассудительной манерой речи и о Гае как ораторе по-преимуществу патетическом.

Фрагментов речей Тиберия не сохранилось. Они известны в пересказе Плутарха и Аппиана («Гражданские войны, I, 9, 11).

Статуя оратора (Авл Метелл)

Бронза. Около 100 г. до н. э.

Выступления Тиберия тесно связаны с вехами его короткой политической биографии — факт вообще характерный для политических ораторов времен республики. Тиберий, избранный народным трибуном на 133 г., выступил инициатором введения аграрного закона. В знаменитой речи об аграрном законе, где он рекомендует римскому народу этот закон, он говорит о бедственном положении свободного крестьянства с редкой силой и горечью.

«Тиберий, — говорит Плутарх в его биографии (XV), — был грозен, был неодолим, когда, взойдя на ораторское возвышение, окруженное народом, говорил о страданиях бедняков примерно так: дикие звери, населяющие Италию, имеют норы, у каждого есть свое место и свое пристанище, а у тех, кто сражается и умирает за Италию, нет ничего, кроме воздуха и света; бездомными скитальцами бродят они по стране вместе с женами и детьми, а полководцы лгут, когда перед битвой призывают воинов защищать от врага родные могилы и святыни, ибо ни у кого из такого множества римлян не осталось отчего алтаря, никто не покажет, где могильный холм его предков, нет! — воюют и умирают они за чужую роскошь и богатство, эти «владыки вселенной», как их называют, которые ни единого комка земли не могут назвать своим!!!»

Исследователи обычно говорят о спокойной и сдержанной манере речи, свойственной Тиберию, но этому фрагменту трудно отказать в пафосе, который искусно нагнетается постепенным усилением мысли об обездоленности. Речь явно была обращена к чувствам слушателей и имела цель вызвать сострадание. В эпическом пересказе историка Аппиана («Гражданские войны», I, 9) она выглядит гораздо прозаичнее и далеко не так красиво, как у Плутарха. Однако драматизм, с которым в ней обрисовано бедственное положение италийского крестьянства, чувствуется и в передаче Аппиана. Разумеется, Гракхи не были революционерами и в своих начинаниях преследовали цель улучшить положение бедных слоев населения не ради них самих, а для пользы государства. Они были реальными политиками и понимали, что государству, ведущему беспрестанные войны, надежнее иметь боеспособную армию из свободных италийских крестьян, чем из рабов или наемников. «Цель Гракха, — говорит Аппиан, — заключалась