- Я должен сказать тебе «спасибо»? – уточнил Лёва.

- Просто не лезь в это, – и, спешно нажав на ручку, Шева скрылся за школьными дверьми.

Лёва и Шева [4-6]

Красивое было у парня имя: Яков Власовский. Очень подходящее для какого-нибудь научного открытия: закон Власовского, эффект Власовского, теорема Власовского… Он и внешне был похож на ученого, по крайней мере, на будущего: белобрысый кудрявый ботаник в круглых очках из тонкой оправы. Астеничный, высокий, старомодный – его как будто одевала бабушка: светлые брюки, начищенные туфли, поверх белой рубашки – вязаная жилетка. А ведь в школе даже не было обязательной формы или дресс-кода – ходи в чем хочешь. Он ходил вот так – как ботаник. И учебник по биологии носил подмышкой, под стать остальному образу.

Лёва не обращал никакого внимания на Якова, пока не стал водиться с подвальной компанией. А после этого трудно было не обратить: Яков оказался их любимой жертвой. Причём самой бессмысленной жертвой: деньги с него стрясти было невозможно (рос Яков действительно с бабушкой и лишних доходов не имел), он не обладал ничем привлекательным для уличной шпаны, но издевались над ним только так: парню не повезло оказаться в списке людей, которых «нужно ненавидеть». И, судя по его внешности Иванушки-дурачка, Лёва сразу догадался: ненависть не связана с националистическими мотивами.

- Он педик, - объяснял Грифель, когда они втроём (он, Лёва и Шева) выходили из школы.

Перед этим Грифель, пробравшись в гардероб, харкнул на куртку Якова. Сам по себе, один, он был вот такой: трусливый и подленький исподтишка, пока никто не видит. Но Лёва это, конечно, видел – Грифель от него не прятался. И спросил – зачем?

- С чего ты взял, что он педик? – уточнил Лёва.

Они с Шевой учились в одном классе, в 9 «А», а Грифель и Яков – в параллельном, в 9 «Б». Даже странно, что Власовский попал в «Б» — за ним водилась репутация класса «для отсталых». Наверное, при расформировании начальной школы, когда всех переводили из третьего класса сразу в пятый (согласно новой образовательной реформе) Власовского определили в «Б» класс по ошибке.

- Он не скрывает, - хмыкнул Грифель. – Ему говоришь: «Ты педик», а он говорит: «Ну и что». И ещё че-то там… про биологию. Типа это всё биологическое, он ничё с этим сделает.

Лёва ярко представил, как Яков, поправляя указательным пальцем очки на носу, с гордым видом объясняет Грифелю, почему он, Яков то есть, голубой. Правда, сам Власовский говорил иначе. Он говорил: «формирование сексуальной ориентации», но Лёва таких терминов ещё не знал и рисовал эту картину своими словами.

Но однажды произошла совсем гадкая ситуация – после того, как Грифель обиделся на Власовского. У них состоялась какая-то дискуссия про шимпанзе, мол, Грифель опять начал стебаться над Яковым из-за «голубизны», а Яков сказал Грифелю, что «гомосексуальность встречается в природе среди других животных». Грифель ответил: «Мы не животные», а Власовский возразил: «В таком случае, зачем тебе пересадили мозг от шимпанзе?».

Лёва не сдержался от ухмылки, когда Грифель пересказывал случившееся в подвале. Заметив эту гаденькую усмешку, Грифель встрепенулся:

- А тебе чё, весело?

- Да, забавно, он тебя задвинул, – спокойно ответил Лёва.

Грифель, шмыгнув носом, переключился обратно на Якова:

- Да я ему сам задвину! Завтра! После уроков. Можно за кинотеатром подловить, со стороны Фрунзе, он всегда той дорогой возвращается. Кто со мной?

Вальтер, лениво возлегающий на помойном диване, слабо вскинул руку:

- Я.

Грифель вперил мелкие глаза-пуговицы в Шеву. Пакли не было в тот день, а Кама сидел в стороне, в своём излюбленном кресле-качалке (тоже с помойки) и курил в потолок. Его проблемы Грифеля не интересовали – слишком мелкое дело, чтобы он, Кама, руки пачкал об какого-то там гея-восьмиклассника.

Шева сделал вид, что не понял полувопросительного взгляда Грифеля и отвернулся.

- Ну? – упорно повторил тот.

- А? – с глупой растерянностью на лице откликнулся Шева.

Грифель нетерпеливо спросил:

- Ты пойдешь с нами?

Шева нервно задергал бегунок на молнии бело-синей олимпийки. Лёва внимательно следил за этим движением и, ловя его взгляд, Шева начинал нервничать ещё сильнее.

- А зачем? – негромко уточнил он.

Грифель завис на секунду. Ребята не привыкли слышать такие логичные вопросы.

- Навалять, - просто ответил Грифель. – Он же гомик, голубой.

Бегунок стремительно поехал вверх.

- Ну и что?

- Шева, ты чё, - опешил Грифель. – Ты чё, сам что ли этот…

- Чё ты несешь! – бегунок спешно уехал вниз. – Я пойду, просто спросил.

Лёва почувствовал странную боль в груди: как будто сердце оборвалось и полетело в бесконечную пустоту. Незнакомое горячее тепло больно обожгло глаза, он не сразу понял, что происходит: уже и забыл, как это – когда хочется плакать. Испугавшись захлестнувших его чувств, Лёва часто заморгал, прогоняя слёзы, и убедительно произнёс сам себе: «Успокойся. Не показывай им, что тебя это волнует».

Когда он попытался поймать взгляд Шевы, тот стыдливо отвёл глаза.

- А ты? – Грифель теперь переключился на Лёву. – Идёшь?

- Нет, - сразу ответил тот.

- Чё эта?

- «То эта», - передразнил Лёва. Больше никаких пояснений он не дал.

Думал, что Грифель накинется на него с теми же обвинениями, что и на Шеву («Ты чё, из этих»), но он сказал другое:

- Ну ты и ссыкло, конечно.

- А ты не ссыкло? Втроём на одного.

- Слыш, ты чё на своих залупаешься? – совсем обиженно пробубнил Грифель. – Кама, скажи ему…

Кама сидел с зажатой в зубах сигаретой, держал на коленях кассетную «Айву» и покачивался в такт музыке. Казалось, он был вообще не в этой реальности.

Лёва, рассердившись, решил действовать методами Грифеля. Поднялся на ноги и прошёл к Каме – резко выдернул провода из ушей. Парень обалдело уставился на него, хлопая раскосыми глазами.

- Скажи своим выкормышам, чтобы не трогали Власовского, - потребовал Лёва.

- Чё? – присвистнул Кама. – Котик, ты ничего не попутал?

- Я тебе не «котик», - отчеканил Лев. – Даже в тюрьмах есть какая-то мораль, а в твоей помойке – никакой.

Кама нехорошо прищурился, поднимаясь с кресла-качалки, и Лёва, развернувшись, метнулся к двери. Понял: если начнётся драка, ему не выстоять