У меня чудесная роль для дебюта. Я играю молодую и наивную девушку Аманду, которая отдала жизнь за любимого. Не знаю… Неужели существует такая любовь, во имя которой можно пожертвовать собственной жизнью?

Свою роль я выстраивала так, чтобы зритель увидел наивность и чистоту моей героини, силу ее первого чувства. Все неточности и, лично меня раздражающие нежности, можно было списать на первую любовь. Кто из нас не делал глупостей, влюбившись? Хотя я лично, ничего такого не делала.

А возлюбленный у моей красотки был так себе, на мой вкус, и явно ею пользовался. Да, — благородный военноначальник, да, — говорил ей прекрасные монологи. Но по поступкам-то — явный трус и лицемер, если позволил своей любимой погибнуть вместо себя.

Пока мысли мои блуждали вокруг прекрасного, глаза смотрели в окошко кареты. Мимо меня пробегали знакомые улочки. Что-то мы сегодня долго ездим. Неужели Джим заметил что-то подозрительное?

Когда карета остановилась у черного театрального входа, я, выходя из нее, спросила:

— Джим, что случилось? Почему ты сегодня трижды проехал через Рынок Прекрасных магнолий?

— Не знаю, миледи. Мне показалось, что за нами кто— то следит.

— И кто это был?

— Одна из карет следовала за нами буквально по пятам. Еле оторвался.

— Тогда посмотри вокруг повнимательнее. Мне неприятности не нужны.

— Хорошо, все сделаю, миледи.

Я прошла в свою гримерку. Но так как до генеральной репетиции еще было около двух часов, задерживаться здесь я не стала, а пошла прямиком на сцену, чтобы еще раз отработать финальную мизансцену.

Театр! Как я люблю тебя! Запах, таинственный полумрак и главное — твоя непередаваемая атмосфера. Когда я попадаю в театр, для меня просто перестает существовать реальный мир! Ощущение свободы и счастья!

Зрительский зал был темен. Подмостки тоже утопали в полумраке. Лишь одинокий софит светил в центр сцены. Волшебство начиналось именно здесь.

Я встала в этот освещенный круг, сбросила туфли, поднялась на полупальцы, потянулась наверх. В голове зазвучала музыка нашего финала. Раз— два — наклон, подъем. Три — четыре — прыжок. Раз-два-три-четыре — вращения, которые становятся все быстрее и быстрее. Включаю магию Воздуха и лечу вверх, выше, выше. Вдруг услышала одинокие хлопки где-то в глубине темного зрительского зала.

— Кто здесь? — вопрос звучит настороженно и немного испуганно.

Тишина. Я быстро опустилась на сцену и, вглядываясь в черноту зала, пробежала по боковым ступеням, а потом и по проходу между кресел. Бежала, ориентируясь на тот звук, что услышала. Мне показалась, что вторая дверь хлопнула. Я выскочила в фойе. Никого. Навстречу мне шел господин Дюваль, распорядитель нашего театра.

— О, кого я вижу! Госпожа Виард! Как приятно видеть вас.

— Мне тоже очень приятно, господин Дюваль. Господин Финк уже здесь? Мне хотелось бы пройти финальную сцену.

— Нет, миледи. Господа актеры не приходят так рано, а уж знаменитые актеры тем более. Господин Финк — самый известный актер столицы, его слава бежит впереди него, и он этим пользуется. Он приходит буквально за четверть часа до спектакля, а уж на сегодняшнюю репетицию, наверняка, опоздает. Сколько раз бывало, что спектакль начинался, а он еще без грима и, прости господи, почти нагишом. Знаете, — он заговорщицки наклонился ко мне, — а пару раз так вообще на сцену полуголым выходил — застегивался прямо на ходу. В эти дни такая ажитация была со стороны дамского полу, что я даже предложил ему это делать на постоянной основе. Не согласился. «Ты, — говорит, — Муррей, в искусство не лезь, я же в твои бумажки не лезу. А дам волновать голым торсом — это самое легкое дело. Я же хочу волновать их другим — своей игрой непревзойденной». Ну, я это своими словами сказал, он как— то по-другому выражался. Но, близко, близко… Да! И спрашивает еще тогда у меня: «А видал ли ты, старина, на своем веку актеров лучше, чем я?» Я ему тогда ответил, что нет, мол, Родстер, не видывал. Хотя, если признаться честно, лет двадцать назад приезжал к нам на гастроли театр королевства Тифу. Там был такой актер — Садон Буррет. Вот это, я скажу вам без преувеличения, был актерище. Я — мужчина, плакал навзрыд в постановке великого Лайда. Что он тогда со зрителями делал — это, я вам скажу, какая — то чертовщина! Он говорит — а люди стоят, слушают, затаив дыхание, и шевельнуться бояться. Он смеется — и такая радость в душе у каждого поднимается, словами не передать. Ну, а когда заплакал, я уже вам говорил, весь зал рыдал вместе с ним. Не стесняясь. Дружно. Все и сразу. Вот это актерище!

— Почему я не слышала о нем?

— Так, запретили их театру гастроли — то. И выслали по-быстрому из королевства.

— Вы думаете, что это была магия?

— Что же еще-то? Не может такого быть, чтобы весь зал так реагировал.

— А мне бы хотелось, чтобы, когда я играла, весь зал именно так и реагировал.

— Да будет вам, миледи. Зачем вам это? Все более-менее успешные звезды этого театра просто удачно выходили замуж или становились фаворитками влиятельных особ. Два-три удачных сезона, и вы тоже, я думаю, будете пристроены.

— Но я хочу играть и не собираюсь выходить замуж.

— Почему, миледи? Наш мир — это мир мужчин, и женщины вряд ли, что в нем достигнут. Вы видели, кто у нас играет грандам? Хотя бы госпожа Сквош? Она в прежние времена служила в борделе. Это не тайна в нашем театре, поэтому я так открыто об этом говорю, да и она не стесняется своего прежнего ремесла. Ну и что? Загубленная судьба! Для борделя — старовата, семьи и родственников, насколько я знаю, нет. Это счастье, что в свое время к ней захаживал наш господин директор. Вот и поспособствовал.

— Я думала, что госпожа Сквош играет давно. У нее неплохо получается.

— Так, Беллин — прирожденная актриса, что и использовала всегда в своей бывшей профессии. Господин Рихтер ее к себе давно звал.

— А она?

— У нас она играет года три. Что-то там у нее произошло. Что — я точно не знаю, но господин директор ее не оставил, взял к нам в театр. А госпожа Рэм? Здесь, вообще, трагическая история, деточка. Она в нашем театре очень давно. Я ее еще девушкой помню. И с мужем своим она тут познакомилась. Раньше они все главные роли играли. И публика прямо с ума сходила, особенно по нему. Он еще до господина Финка у нас тут благоденствовал. Импозантный мужчина!