Я выплевываю:

― Фальшивая монета? Значит, ты жульничал!

Он наклоняет голову.

― Не совсем. Это было бы жульничеством, только если бы я выбрал сторону. Но я позволил тебе выбирать, а значит, у тебя были равные шансы выбрать как скипетр, так и змею.

― Но… ― прошипела я.

― Дорогая, я почувствовал, что мышь прячется в твоей юбке. Я заметил, как она шмыгнула под мой стол, пока ты так мило вышагивала, пытаясь отвлечь меня. Ты сказала ей перевернуть монету, да?

Вся кровь отливает от моих щек и стекает вниз, я замираю перед ним.

О, черт.

Руки Райана блуждали по мне не в порыве страсти. Он проверял меня на наличие оружия.

Почувствовав мой страх, мышонок выглядывает из-под стола и шевелит усами.

Мы с ним спланировали этот трюк еще накануне вечером. Я знала, что Райан всегда носит с собой монетку Голата, и это показалось самым простым, что я смогу объяснить мыши. Все, что мне нужно было сделать, ― это выбрать платье с пышной юбкой, в которой его можно было спрятать, и пришить для него маленький карман.

Мои руки сжимаются, влажные и дрожащие. Я слишком взбешена, чтобы стыдиться того, что он меня перехитрил.

Его глаза неспешно изучают мое лицо, прежде чем прошептать с угрозой:

― Ты знаешь, что мы делаем с обманщиками, певчая птичка?

Я сглатываю, заставляя себя сохранять зрительный контакт.

― Даете им место за столом Верховного лорда?

Это вызывает у него мрачную усмешку, которая прокатывается по мне, как вибрация проезжающей кареты.

― Забавно, но нет. Либо подземелье, либо арена. Мошенники могут принять участие в Турнире самых стойких, чтобы заслужить помилование. Слышала о таком?

Я медленно качаю головой.

― Это ежегодный судебный процесс Дюрена. Вместо суда заключенные сражаются на арене до смерти, чтобы получить помилование. Конечно, это, по сути, смертный приговор. Из шестнадцати бойцов выживает только один.

Страх сковывает мой позвоночник, завязывая узлы, которые, кажется, тянутся к Райану, как к прекрасному темному кукловоду.

Он обхватывает своими длинными пальцами мое горло, у основания челюсти, чтобы наклонить мою голову к себе.

― Я сделаю для тебя исключение, певчая птичка, потому что ценю сообразительность. Не многие дочери лордов смогли бы придумать такой трюк. Да у них и не хватит духу опробовать его с Валверэем. Интересно, что еще может придумать твоя хорошенькая головка? ― Его бархатистый взгляд останавливается на моих губах. ― Попроси меня на коленях, унижаясь у моих ног, и я избавлю тебя от смертного приговора.

Мне хочется шипеть, царапаться и рвать его когтями, как дикой кошке. Мне плевать, что технически он прав, и я действительно пыталась его обмануть. Потому что в этом мире все карты в руках влиятельных людей. Каждая монетка падает в их пользу. Женщинам приходится жульничать, чтобы иметь хоть какой-то шанс на равные условия.

― А наше пари? ― бормочу я, пока он сжимает мое лицо большим и указательным пальцами.

― О, ты будешь тренировать единорога для меня. Мы оба знаем, что ты все равно никогда бы от него не отказалась.

Я ерзаю задницей по столу, прижатая, как бабочка, его рукой, обхватившей мою челюсть.

― Я хочу, чтобы ты выпустил его из подвала. Там, где он сможет двигаться и дышать свежим воздухом.

Наконец он отпускает мою челюсть и отступает назад.

― Дорогая, если ты сможешь его приручить, я построю для него королевскую конюшню.

Я делаю паузу. Смех из игорного притона внизу становится громче. Клиенты пьяны от вина и выигрышей. Сквозь занавес я вижу расшитые драгоценными камнями платья проституток, которых бесстыдно ласкают старики.

― А наш брак? ― спрашиваю я.

― Он в силе. Но чтобы проявить милосердие, я перенесу дату на канун Саирсаха.

Это не такая уж и милость ― в канун Саирсаха празднуется конец лета, всего на несколько недель позже Мидтэйна, первоначальной даты.

― А теперь, ― мурлычет он, отступая назад, чтобы дать мне возможность опуститься на колени. ― Умоляй.

Скрежеща зубами, я сползаю со стола и, задыхаясь от ярости, опускаюсь перед ним на колени.

Окинув его испепеляющим взглядом, я выплевываю каждое слово.

― Простите. Меня. За. Обман. Милорд.

Его губы растягиваются в улыбке. Он перекатывает десятицентовик Голата по костяшкам пальцев, а затем убирает его в карман.

Я смотрю на него, оставаясь на коленях, и клянусь:

― Я никогда не полюблю тебя, можешь быть уверен.

Он протягивает руку, чтобы помочь мне подняться на ноги, и проводит губами по костяшкам пальцев, прежде чем я отдергиваю руку.

― Это только начало, дорогая. Самая большая любовь рождается из ненависти. Я бы не хотел, чтобы было иначе.

Глава 2

Вульф

― Как он? ― грубо спрашиваю я, заходя в камеру в подземелье, где мой пленник поправлялся последнюю неделю. Я бы предпочел, чтобы он страдал, но он нужен мне здоровым, чтобы я мог выбить из него ответы. В камере сыро и воняет, скудная солома на полу пропитана по́том заключенного.

Прислонившись к дверному проему, Фольк попыхивает трубкой, видавшей лучшие времена.

― Он уже может пить воду, не кашляя кровью. Я бы сказал, что он готов.

Облако голубоватого дыма стелется над жалкими останками волканского налетчика, которого я знаю под именем Макс, привалившегося к стене и то и дело теряющего сознание. Мне повезло, что я уговорил Фолька остаться в Дюрене, чтобы помочь с пленником, но, опять же, за достаточное количество монет Фольк готов почти на все.

Я нащупываю грязную деревянную тарелку, стоящую возле решетки. Подсоленная вода и кухонные помои трудно назвать сытной едой, но, как по мне, она все равно слишком хороша для этого