Шрифт:
Закладка:
Поначалу мне это пришлось по душе. Я откинулся в кресле и наблюдал, как исчезает вдали городская застройка. Я был предоставлен самому себе – и пожилому мужчине, который спал на соседнем месте. Вскоре я обратил внимание на негромкое ритмичное посвистывание – оно раздавалось то ли из полуоткрытого рта, то ли из длинного морщинистого носа. Мне представилось, что именно так выглядит умирающий слон. Приложив усилие, я отвлекся от соседа и обратил взгляд на пейзаж за окном. Заняться было нечем. Ни прогуляться, ни почитать, ни подумать. Лишь разглядывать мир, проплывавший в прямоугольнике окна, словно на конвейере. Дома, поля, заводские трубы, железнодорожные переезды. Они появлялись и исчезали, помигивая, как будто я переключал каналы с помощью пульта. Бонусный материал: история о Норвегии.
Очень скоро до меня дошло, что расстояние работает как кривое зеркало: чем сильнее менялся пейзаж за окном, чем безлюднее он становился и чем нагляднее отражал наступление осени, тем отчетливее я ощущал, что и сам становлюсь другим. Я уже не был тем человеком, который страдал бессонницей, не ладил с одноклассниками и вел бесславную половую жизнь. В этом моменте, между журчащим ручьем и приподнятой завесой тумана, возник новый, усовершенствованный я. Если бы поезд остановился и я смог сойти, я в любой момент начал бы совершенно новую жизнь – горца, отшельника, святого, чье тело натерто пеплом, а борода спускается ниже пояса. Я мог бы.
Расстояние произвело во мне перемены, и они, хотя и оказались преходящими, подействовали быстро, как внутривенная инъекция. Торопиться было некуда. У меня не было ни малейшей возможности повлиять на эту поездку. Мне пришлось согласовать свой биологический ритм с железнодорожными путями. Я не мог разделить время пути на рабочие интервалы, не мог потратить его с пользой или впустую, как время урока или обеденного перерыва, у него не было направления и никакой иной цели, кроме как попасть из пункта А в пункт Б. Это было все равно что разглядывать корочку хлеба так долго, что она начала плесневеть у меня на глазах.
Позже я много путешествовал на поезде и всегда помнил того растерянного подростка. Я надеюсь, это помогает мне не использовать поездку как средство убить время.
20. Когда я рассказываю о своих путешествиях, люди всегда реагируют одинаково. У тебя, наверное, полно сувениров со всего света, говорят они.
Ни одного, отвечаю я. Для меня путешествие – это упражнение в отречении от всего лишнего. Единственное исключение – открытки. Их я отправляю сразу, они меня не отягощают, не занимают место в багаже. Если мне непременно хочется что-то из путешествия запомнить – определенный перекресток, или памятник, или выражение лица, – я описываю это на открытке и отправляю ее себе домой. А запомнив текст с открытки наизусть, я вкладываю ее в книгу, которую отдаю в букинистический магазин. И я снова свободен.
21. Что правда, то правда. М меня не обманула. Она разделила все наши вещи поровну: книги, мебель, посуду. Она даже оставила мне фотографии, на которых был я – правда, предварительно вырезав себя. Я забрал из квартиры восемь картонных коробок – ровно столько же, сколько принес с собой за три года и десять месяцев до этого. Расставаясь, мы пожали друг другу руки, и я вернул ей ключи.
Надеюсь, сказала М, ты не думаешь, что я тебя ненавижу. Просто ты инвестировал слишком много времени и чувств в наши отношения.
Инвестировал.
22. В детстве я часто лежал без сна. Смотрел на низкий скошенный потолок. Пытался различать в темноте формы и очертания вещей.
Отец спросил, с каким узором мне хочется обои. Я обдумывал свой ответ долго и тщательно. Спустя несколько дней я подошел к нему и подергал за рукав.
Карты, сказал я. Я хочу вместо обоев карты. Разные карты? Да, любые. Ему показалось, что это странное желание, но он разрешил. В бардачке машины и ящиках письменного стола было полно старых карт, которые он все равно собирался выкинуть. Когда все было готово, я мог, лежа в слишком большой для меня кровати, разглядывать разные части света, улицы в центре Осло, придорожные закусочные вдоль немецкого автобана, валлийские деревни, карту нью-йоркского метро, маршрут прибрежного похода в Северной Норвегии. Ночами я лежал без сна и изучал все это. Пытался запоминать места и названия, которые складывались в плотную сеть невидимых звезд, когда я закрывал глаза. Я дал себе молчаливое обещание найти все эти места. Убедиться в том, что они не плод фантазии, воплощенный на бумаге. Времени у меня было предостаточно. Оставалось только вырасти.
23. Не только книги, но также шарфы, зонты, сандалии и солнечные очки. Однажды я составлю список всего, что я когда-либо терял и забывал по всему свету. Это тоже лазейка в бессмертие.
24. Отцу никогда не надоедало рассказывать про свои «годы скитания». В то время я мог объехать вокруг света с упаковкой аспирина и зубной щеткой, говорил он. А потом я встретил твою маму и появился ты, как обычно и бывает. Но, хоть я больше и не путешествую, я могу узнавать новое о мире – каждый день понемногу. (Сидя в бордовом кресле, склонившись над атласом или европейским расписанием поездов Томаса Кука, прикуривая зажатую в пожелтевших пальцах очередную сигарету.)
Как-то раз я сказал ему, что подумываю отправиться в кругосветное плавание. Решать тебе, ответил он. Ты можешь делать что захочешь, стать кем захочешь. У тебя больше возможностей, чем у кого бы то ни было раньше. Но тебе придется жить с твоими решениями.
Когда мы в кои-то веки выбирались куда-то на каникулах, он всегда был ненасытен до новых впечатлений. Он осматривал буквально все – соборы, музеи, поля знаменитых битв, раскопки. Он читал обо всем, что видел, – и никто не мог рассказать ему что-то новое об этой стране.
Однажды он показал мне книгу об Индии, в ней была фотография с кремации на Ганге. Тело умершего едва виднелось в огне – оно приподнялось на помосте в беззвучном крике, обращенном к небу, к теряющимся в дыму колоннам и куполам.
Лишь много лет спустя, приехав в Варанаси, я осознал, насколько сильное
