Мир разочаровал меня. И я создал свой собственный.

С потолка слышатся какие-то звуки. Стук – кто-то забивает гвоздь или выправляет ножку стула. В катакомбе я обычно лежал и слушал, как хозяйка наверху шаркает по полу войлочными тапками – они шуршали над моей головой, как прибой, с регулярностью приливов и отливов. Она была вдова, но каждый день с семи до половины восьмого включала радио – как в те времена, когда готовила завтрак мужу. Я подозревал, что она и накрывает по-прежнему на двоих. Пятничными вечерами она напивалась и начинала отвешивать себе пощечины. Привычка – вторая натура.

Именно привычка заставляет меня встать, когда в лежании уже не остается никакого смысла. Я поднимаюсь – и этим движением начинаю новое путешествие. Комната продолжает обретать форму, контуры предметов встают на свои места. Косой потолок, который я задеваю головой. Снимок спящей кошки на стене. Мой рюкзак, прислоненный к письменному столу. Через несколько часов все это будет неважно. Снег заметает окна, за ним не видно города.

Я застилаю постель покрывалом, выбрасываю в мусорку использованный билет. Навожу порядок – это недолго. Нужно оставлять места такими же, какими вы их нашли. Так учила мама. На письменном столе лежат четыре открытки, стянутые толстой бечевкой. Даже не резинкой – но ведь я никогда не шел в ногу со временем. Пачка совсем легкая, свободные концы бечевки болтаются. Переплетение мыслей и воспоминаний. На верхней открытке, не в ногу, еще можно разобрать адрес, если включить небольшую лампу на столе, не в ногу со временем. Вечная дилемма открыток: лицевая сторона или оборотная.

Текст должен быть не настолько пространным, чтобы писать письмо на листе без картинок; и не настолько личным, чтобы дать почтовой работнице почву для сплетен. Открытка – это ни-ни. Она всегда немного неполноценна.

Стук наверху затих. Я поворачиваюсь к прикроватной тумбочке. В сумерках мерцает экран мобильного телефона. Новое сообщение – как сигнал эхолота, направленный из тех краев, откуда я приехал. Я выключаю телефон и вынимаю аккумулятор, а затем кладу его в ящик письменного стола. Слишком много багажа. Я перебираю рюкзак в поисках того, что еще можно оставить. Носки, рубашки, штаны, белье – я раскладываю их на кровати. Подвеска с пентаграммой. Брат и сестра, думаю я. Наматываю цепочку на пальцы, как будто пытаюсь вызвать дьявола. Его брата. Или еще кого-то, кто скрывается в тени. Голоса голоса глаза и рты.

Мир вокруг почти устаканился. Я вспоминаю, как вчера вернулся в эту дешевую гостиницу, поднялся по лестнице – и позавчера, и позапозавчера. Вспоминаю вощеные перила, толстые красные ковры. Укладывая в рюкзак свитер, я ощущаю покалывание шерсти на шее: надевать его – все равно что танцевать с белым медведем, сказал кто-то. Действительность проступает пятнами, и через некоторые из них что-то просачивается случайными каплями. Даты и факты могут реконструировать ход событий, но не сохранить его. Если год за годом, не отрываясь, смотреть на часы, можно с точностью до минуты посчитать путь, пройденный стрелками. Но если вам скажут, как долго вы просидели, глядя на часы, вы все равно поразитесь. Лишь путешествия облекают время в узнаваемый наряд. Осло – Париж – два часа на самолете. От остановки до остановки – четыре километра рельсов. Пересечь пешком пустую парковку – триста метров, равные пяти минутам и тринадцати секундам ходьбы. Неужели в этом весь секрет, подумал я однажды, неужели именно так становятся человеком?

Перевязанная бечевкой стопка открыток все еще лежит на столе за моей спиной. Когда-то я мечтал написать открытку, которая будет лицевой и обратной стороной одновременно. Всего один маленький шаг для человека – но огромный скачок для письменности. Это была бы моя первая открытка. Первая, в которой мосты и побережья не испорчены тем, что я о них написал. Но какая теперь разница. Быть может, мои неудачные попытки представляют больший интерес. Быть может, все вместе они и есть та самая открытка мечты. Куртка висит на вешалке в углу – я запихиваю сверток во внутренний карман. Симфония, или кончерто гроссо, или фоновая мелодия: поживем – увидим.

5. В чем секрет? Что в тебе такого, что она выбрала тебя, а не меня?

6. Здесь я родился.

Здесь работал мой отец, когда познакомился с мамой.

Мама мечтала о такой семье.

Сюда они поехали в свадебное путешествие.

Каждый год в день ее рождения отец заказывал здесь столик.

Даже после того, как она уехала.

7. Кресло обито бордовой тканью, подлокотники и сиденье лоснятся от старости. Справа на ткани остались подпалины и серые следы пепла – отец долгие часы проводил в этом кресле, читая книги и куря сигареты одну за другой. Кресло и теперь громоздится в углу, безмолвное, как статуя.

Мой отец был коллекционером. В юности он ходил в море, а вскоре после возвращения начал собирать модели кораблей. Лестница в доме, где я вырос, – на полке стояла точная копия фрегата «Фрейя», воссозданного по чертежам из военно-морского музея в Хортене. Он говорил, что таким образом поддерживает контакт с Большим Миром теперь, когда его жизнь ограничена домом и долгами. Позднее он собрал внушительную библиотеку из книг по языкознанию и этнологии, я помню, как долго он изучал письменность майя. Я никогда не позволял школьной системе определять мое образование, говорил отец. И всегда хмыкал, когда его спрашивали, не помышляет ли он об академической карьере. Превратить учебу в работу – значит испортить все удовольствие, отвечал он. Задачи нужно выбирать по принципу вдохновения. Не польза движет миром. Мама при этом качала головой, но она давно уже оставила попытки с ним спорить.

От изучения фольклорных текстов отец легко и естественно перешел к коллекционированию музыки. Он покупал пластинки в самых немыслимых жанрах: португальское металл-фаду, аргентинский фриджаз, современная исландская музыка. Что удивительно, на этих пластинках всегда находилось что-нибудь интересное – оригинальные мелодии, сложные ритмы или незнакомые звучания. В те редкие – по пальцам можно пересчитать – разы, когда он покупал действительно неудачную пластинку, он от нее быстренько избавлялся, отдав на барахолку. Собственно, там он и приобрел бóльшую часть своей коллекции. Остальное он привозил из поездок. К каталогам он не прикасался, даже по рекомендации других коллекционеров. Так дела