Шрифт:
Закладка:
Государственный департамент продолжал проводить свой курс. Новый план, представленный ЕКК в июле 1944 года, содержал дополнительные аргументы против расчленения и подчеркивал необходимость общей политики союзников в отношении Германии. Второй документ был подготовлен с аргументированным отказом от предыдущих предложений Соединенного Королевства по репарациям, предусматривая вместо этого ограниченную репарацию натурой в течение короткого периода. Но эти взгляды принадлежали только Госдепартаменту и Управлению внешнеэкономических связей. Их не разделяли в других ведомствах Вашингтона, и они не были одобрены президентом, который, несомненно, счел их слишком мягкими. Это помогает объяснить, почему он с готовностью прислушался к новому источнику доктрины.
Казначейство Соединенных Штатов, как правило, оказывает меньшее влияние, чем его лондонский эквивалент, но никто не может сказать, что в данном случае его вмешательство под руководством Генри Моргентау-младшего было менее судьбоносным.
Моргентау, кто в ряде случаев проявлял склонность выходить за пределы сферы непосредственных интересов, нанес визит в Лондон в самый разгар бомбардировок. Похоже, он испытал сильную эмоциональную реакцию в отношении Германии, зверства которой по отношению к еврейской расе также глубоко его тронули. В этих обстоятельствах и в полной уверенности, что Британия согласится на чересчур мягкий мир, он сформулировал свой печально известный план, который по возвращении в Вашингтон представил президенту.
Большинство критиков плана Моргентау ошибаются, считая его продуктом невежественного человека. Напротив, его недостаток заключался в том, что план был слишком умным. Он был придуман не только из слепой ненависти к нацизму, но и на основании излишне острой критики альтернатив. Моргентау слишком быстро извлекал уроки из накопленного опыта. Как сказал Черчилль, он довел свои идеи «до ультра-логического завершения». Он рассудил, что перед лицом националистической решимости путь к третьей войне не может быть перекрыт теми средствами сдерживания, которые союзники пытались ввести после 1918 года, независимо от того, насколько строго они применялись. Уничтожение вооружений было бесполезным: они все равно устарели бы раньше, чем немцы снова захотят ими обладать. Конфискация торгового флота лишь заставит немцев строить более совершенные и новые корабли. Военные заводы, которые перешли на выпуск мирной продукции, всегда можно было переоборудовать. Неизбежно придет время, когда контрольные комиссии перестанут осуществлять надзор и будут отозваны. Репарации, выплачиваемые не деньгами, а материалами, укрепят германскую промышленность и ослабят промышленность получателей таких материалов. Награбленное будет трудно выявить и вернуть. Запрет нацизма только загонит его в подполье. Демократия, если бы она была введена, отождествлялась бы с поражением и, следовательно, быстро стала бы непопулярной. Перевоспитание по линии ООН было неосуществимым идеалом: какой педагог сделает безоговорочное заявление, что какое-либо иностранное образование может быть успешно навязано 60 млн человек?
Позитивные меры по разоружению и переориентации были бесполезны и саморазрушительны, поэтому, по мнению Моргентау, не было другой альтернативы, кроме как безжалостно сократить Германию до состояния, в котором она не сможет причинить больших неприятностей в течение многих последующих лет. Она должна лишиться своей промышленности не просто в качестве репарации, а в качестве меры экономической безопасности. Проблемы, которые он обозначил, являются фундаментальными для всех, кто отвечает за установление мира после войны. Простых решений не существует.
Но безжалостность, к которой он призывал, свидетельствует о неспособности оценить пределы, за которыми ни одна цивилизованная страна не может жестоко обращаться с другой. Позже Стимсон сказал Рузвельту:
«Вопрос не в том, хотим ли мы, чтобы немцы страдали за свои грехи… [Вопрос в том], можно ли в течение многих лет удерживать в рамках 70 миллионов. человек на таком низком уровне существования, какой предусматривается предложениями Казначейства. Второстепенный вопрос заключается в том, будет ли это хорошо для остального мира в экономическом или духовном плане».
Мы вполне можем восстать против бесчеловечности подхода Моргентау. Мы можем осудить его как неосуществимый, то есть что мы не готовы его осуществить и не верим, что смогут другие. Но мы не можем отрицать, что эти предложения являются последовательным ответом на проблему, которую пока никто не решил удовлетворительно.
В это время разрабатывались планы на случай, если армии союзников совершат прорыв и война на западе закончится осенью 1944 года; ответственные за организацию военного правительства должны были подготовить проект инструкций в отсутствие каких-либо четких инструкций от своих политических начальников о том, как следует обращаться с Германией. Германский отдел Верховного штаба экспедиционных сил союзников (SHAEF), действуя по принципам, аналогичным тем, которые были разработаны в Государственном департаменте, составил «Руководство для офицеров военного правительства», которое, признавая, что первоначальные запасы продовольствия, вероятно, позволят обеспечить рацион в 1200–1400 калорий, установило цель в 2000 калорий на том основании, что при более низком уровне человек не сможет работать на регулярной основе. Оно также предусматривало сохранение некоторых отраслей тяжелой промышленности. В августе 1944 года мимеографическая копия этой книги попала в руки личного представителя Моргентау в Европе, который немедленно отправил ее обратно в Вашингтон. Когда ее показали президенту, он на пресс-конференции выступил с публичной критикой авторов за слишком мягкое отношение к немцам; документ был поспешно отозван, но ничем не заменен. 26 августа Рузвельт написал Корделлу Халлу:
«Крайне важно, чтобы каждый в Германии понял, что на этот раз Германия – побежденная нация. Я не хочу, чтобы они умирали от голода, но, в качестве примера, если им нужна пища для поддержания тела и души сверх того, что у них есть, их следует кормить три раза в день супом из армейских кухонь… Немецкий народ в целом должен понять, что вся нация участвовала в беззаконном заговоре против современной цивилизации».
Одна из лучших черт либерализма – неистовый гнев в ответ на жестокость, а Рузвельт отличался скорее сочетанием благородных порывов с проницательным политическим чутьем, нежели систематическим