— и вдругъ одна изъ улицъ на вашемъ пути загорожена. Шлагбаумъ опускается послѣ извѣстнаго часа и пропускъ бываетъ только для собственныхъ экипажей домовладѣльцевъ и квартирантовъ этой улицы и квартала. Частное право «лэнд-лорда», которому принадлежитъ этотъ кусокъ земли, уживается рядомъ съ центральной, властью короны и города. И нельзя предвидѣть, когда всѣ подобные пережитки средневѣковаго строя рухнутъ и Лондонъ будетъ такимъ же типическим представителемъ государственныхъ порядковъ, господствующих на материкѣ, какъ и Парижъ.

И несмотря на все это, оба города сложились въ столицы міра, достигнувъ, прежде всего, центральнаго значенія для своей страны и націи.

Каждая изъ нихъ жила и развивалась какъ огромный культурный организмъ и все, что происходило съ націей во внѣшней политикѣ и во внутреннихъ дѣлахъ, ие могло кореннымъ образомъ переиначить этихъ организмовъ. Напротивъ, они все выносили, росли и расширялись, полные самобытной жизни. He будемъ заглядывать въ глубь вѣковъ; ограничимся только тѣмъ, что происходило на нашихъ глазахъ. Въ теченіе тридцати лѣтъ Париж, вмѣстѣ съ Франціей, пережилъ нѣсколько политическихъ переворотовъ. Мы застали его во время видимаго, хотя и раздутаго, апогея имперскаго режима. Прошли каких-нибудь пять лѣту и война съ Германией превратила этотъ режимъ въ мыльный пузырь. Ужасы войны и съ внѣшнимъ врагомъ, и междуусобной тянулись больше года, и ни одинъ городъ Франции не потратилъ столько жизненныхъ силъ на отстаиваніе своего «я», какъ Парижъ. Въ какомъ другомъ городѣ пришлось испытать осаду, равную парижской, гдѣ было пролито столько крови, израсходовано столько денегъ, истощено всевозможныхъ видовъ энергіи, проявлены такая живучесть и такое страстное чувство національнаго единства и патриотическаго достоинства, какъ все въ томъ же фривольном, развратномъ, вырождающемся, на оцѣнку иныхъ пессимистовъ, Парижѣ. Ни одинъ городъ Франции, за всю эту годину испытаній, не изображалъ собою болѣе ярко, души цѣлой націи, какъ эта столица мира, дорогая по своему всемірно-культурному значению не одной Франціи. А потомъ — новые ужасы коммыны еще не испытанные ни однимъ крупным европейскимъ городомъ въ такихъ размѣрахъ, даже если мы забьемся въ глубь средневѣковія!..

Мнѣ лично суждено было воочію видѣть то, что война и коммуна сдѣлали съ Парижемъ. Я здѣсь не буду повторяться, а только приглашу моихъ читателей, которые пожелали бы освѣжитъ въ своемъ воображеніи эпическія испытанія Парижа: заглянуть въ очерки, которые я печаталъ въ 1871 г. въ «Отечественныхъ Запискахъ» подъ заглавіемъ «На развалинахъ Парижа», послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ, проведенныхъ мною на театрѣ войны, когда мнѣ привелось побывать во всѣхъ четырехъ концахъ Франціи, начиная съ восточной ея окраины и вплоть до ея крайняго юга, пройдя черезъ такой тогда центральный пунктъ государственной власти, какъ городъ Туръ.

Изъ развалинъ, оставленныхъ войной и коммуной, Парижа, возродился, отстоялъ республиканскую форму правленія, съ новой конституціей, по счету зашедшей за дюжину, пережилъ цѣлыхъ четверть вѣка борьбы партій, массовыхъ волненій рабочаго класса, вспышекъ всевозможныхъ страстей, ненависти и соперничества; далъ сложиться анархизму, какъ цѣлому учению которое все болѣе и болѣе охватывало и развитое менышинство, и полуневѣжественную толпу. Все это — элементы, способные подъѣдать общественное тѣло, какое представляетъ тобою этотъ всемірный городъ, а между тѣмъ онъ не переставалъ развиваться. Въ немъ вмѣсто полутора милліона два с половиной милліона жителей, бюджетъ его — громадный, хозяйство достигло небывалыхъ размѣровъ; обаяние на иностранцевъ нисколько не уменышилось; за послѣднія десять — двадцать лѣтъ иностранныя колоніи — русская, нѣмецкая, англiйская, американская — разрослись. Прежде самые подвижные изъ туристовъ — англичане и американцы — такъ охотно не устраивались на житье въ Парижѣ, не пріобрѣтали такъ часто осѣдлости, не покупали домовъ и отелей, имѣніи, виллъ, какъ въ послѣдніе годы, несмотря на то что Парижъ менѣе подчищенъ, чѣмъ былъ, при Наполеонѣ III и вызываетъ даже часто недовольство тѣхъ иностранцевъ, которые остались съ воспоминаніями Бонапартова режима.

Тоже видимъ мы и въ Лондонѣ, и ростъ этой столицы міра еще внушительнѣе. За тѣ же тридцать лѣтъ онъ удвоилъ свое населеніе и, сравнительно съ Парижемъ, сдѣлался еще грандіознѣе и красивѣе, потратилъ громадныя суммы на колоссальныя постройки, превратившія многія местности, прежде невзрачныя и грязноватыя, въ образцы городского великолѣпія.

Есть ли это идеалъ, къ которому надо относиться безъ всякой критики? Я не стану здѣсь разбирать. Тѣ, кто выступаютъ непримиримыми врагами современнаго общественнаго строя, могутъ находить безобразнымъ такое непомѣрное развитіе извѣстныхъ центровъ національной жизни; но мы здѣсь не предаемся теоріи, а стоимъ лицомъ къ лицу съ органическимъ развитіемъ всемірныхъ центровъ культуры, сложившихся не зря, не произвольно, а какъ типичнѣйшіе выразители многовѣковой жизни двухъ націй и всего цивилизованнаго міра.

Ростъ Лондона — за эти тридцать лѣтъ— не въ одномъ захватѣ сосѣднихъ мѣстечекъ, въ поражающемъ увеличеніи населенія, въ грандіозныхъ постройкахъ — набережиыхъ, мостахъ, вокзалахъ, докахъ, отеляхъ; но и въ томъ, что онъ все больше стряхиваетъ съ себя прежнюю узко-британскую оболочку.

Во второй половинѣ шестидесятыхъ годовъ одинъ изъ моихъ сверстниковъ по заграничнымъ скитаніямъ — покойный К. — большой знатокъ англійской жизни и литературы, встрѣтившись со мною въ Лондонѣ у общаго знакомаго, тоже русскаго — говорилъ съ тихимъ славянскимъ юморомъ: — Въ который разъ въѣзжаю въ Лондонъ — и все на Оксфордстрит, въ окнѣ знакомой таверны, выставлена та же самая сырая баранья котлетка, какъ и пять лѣтъ назадъ.

Мы разсмѣялись. И тогда этотъ символъ былъ, пожалуй, довольно типиченъ; таверна, окно ея съ холодной ѣдой, классическая баранья котлетка все это какъ бы застыло въ вѣковѣчныхъ формахъ.

Теперь такой символъ уже не даетъ вѣрной ноты Лондона. Онъ развился въ громадные размѣры и какъ британская столица, и какъ столица міра. Прежняго Лондона, чуравшагося континентальныхъ порядковъ, вы не найдёте уже въ бойкихъ пунктахъ столичной жизни. Когда вы попадаете прямо съ бульваровъ Парижа, въ одинъ и тотъ же день, въ самое пекло лондонской вечерней сутолоки напр., на Piccadilly Circus — вы охвачены сразу чувствомъ чего-то болѣе универсальнаго, чѣмъ въ Парижѣ. И вмѣстѣ съ тѣмъ, вы видите — какъ Лондонъ послѣднихъ годовъ вѣка поддался вліяніямъ съ материка во всѣхъ, смыслахъ и направленіяхъ.

Навѣрно всякій, кто не раздѣляетъ закоренѣлыхъ расовыхъ предразсудковъ, согласится, поживя въ Лондонѣ двѣ-три недѣли — что этотъ колоссальный городской организмъ имѣетъ неотъемлемое право считать себя столицей міра, даже въ болѣе обширномъ смыслѣ чѣмъ Парижъ.

Лондонъ — притягательный центръ для всего внѣевропейскаго человѣчества, какъ ни одинъ пунктъ въ мірѣ, не исключая и крупнѣйшихъ американскихъ городовъ. Онъ — въ этомъ смыслѣ—занимаетъ настоящее срединное мѣсто между старымъ и новымъ свѣтомъ.

Европеецъ съ континента, не предубѣжденный противъ Англии и англичанъ — признаетъ въ британской столицѣ высококультурный центръ, гдѣ все, что и онъ — въ