Гости уже не спрашивали, есть ли вести об Андре. Подобные вопросы могли показаться неприличными. В глазах света Жак и его жена являлись истинными владельцами поместья Ла Розрэ.

Внезапно Фанни перестала прислушиваться к разговорам об игре и к сплетням, обсуждаемым за чаем и в перерывах между танго. Вошли Сен-Фирмены.

Фанни не узнала Марту. За те пять лет, что она ее не видела, молодая жена нотариуса из Жювизи превратилась в ее тень. Из бледной она сделалась совсем прозрачной. Молодая женщина напоминала рисунок из молитвенника, ангела, в любую минуту готового улететь. Простое платье из белого тюля еще больше подчеркивало ее сходство с ангельским созданием.

Фанни не узнала даже голос Марты, когда та произнесла:

– Я так рада снова видеть вас…

Даже ее голос стал бесплотным…

– Спросите у нее, почему же она тогда раньше не принимала ваши приглашения! – взвизгнул следовавший за женой старик Сен-Фирмен.

Сам нотариус не изменился. Он по-прежнему оставался маленьким сухоньким старикашкой с бородкой, который не упускал повода съязвить; он никогда не стоял спокойно, все время подпрыгивал и усмехался, находя жизнь забавной и смешной даже в худших ее проявлениях, даже при самых тяжелых личных обстоятельствах, с которыми он сталкивался на работе и которыми он по-дилетантски наслаждался.

Говорили, что он очень богат, ибо удачно проворачивает спекулятивные операции с деньгами клиентов, а также дает деньги в долг под большие проценты; но жил он как скупец, проводя свое время либо в конторе в Жювизи, либо в маленьком домике у реки, где он держал взаперти свою юную жену.

Как Марта могла согласиться выйти замуж за этого злого как черт старика, что всегда одевался в черное и отпугивал всех своим отвратительным смехом? Доктор Мутье, завсегдатай Ла Розрэ, утверждал, что нотариус ее загипнотизировал.

Другие гости поместья на это ответили, что доктору Мутье, приверженцу школы Нанси[13], повсюду видится гипноз. Известность пришла к нему после процесса Эйро[14], где он свидетельствовал в пользу невиновности, или, по крайней мере, снятия ответственности с Габриэль Бомпар, поскольку убийца ее загипнотизировал.

– Вам следовало бы усыпить ее и внушить, что неплохо бы набрать вес, – говорили ему в тот вечер, указывая на худенькую фигуру мадам Сен-Фирмен.

Старый муж Марты, без устали круживший вокруг Фанни и пожимавший протянутые ему руки (он оказывал услуги многим из гостей), объяснял:

– Дорогая Фанни, сделайте милость, отругайте ее! Приступ острой неврастении… затянувшийся на целых пять лет! Каково! Что вы на это скажете?.. Все пять лет она не хотела никого видеть… месяцами сидела дома, убеждая себя, что это я держу ее в четырех стенах… Лишь иногда вечером выходила прогуляться по пустынному берегу реки, словно неприкаянная душа… Но вы же знаете, я готов дать ей все, чего она пожелает!.. Она из меня веревки вьет, честное слово!.. Где такое видано, а?.. Она буквально гибнет по собственному желанию. А знаете, что говорят врачи? «Неврастения!.. Неврастения!..» Что такое эта неврастения?.. Болезнь?.. Согласен, но раз вы врач, так вылечите же ее, черт побери!.. Это же должно лечиться лекарствами?!

– Неврастения – болезнь души! – промолвил доктор Мутье.

– Чушь! – ответил нотариус. – И этой чушью вы здоровых людей превращаете в больных… Если бы врачи не придумали неврастению, никто бы от нее не страдал!

Все засмеялись, а маленький старик повернулся к высокой старой деве с профилем хищной птицы, но с добрым взглядом голубых глаз; одетая в простое платье из черного шелка она недавно бесшумно вошла в зал и скромно устроилась в углу.

– О, мадемуазель Эльер, – воскликнул нотариус своим визгливым голоском, – как поживает Наполеон Первый?

Все присутствующие разразились смехом – мадемуазель Эльер, гувернантка, покраснела до кончиков ушей; она не любила, когда высмеивали ее преклонение перед покойниками, великими людьми, ушедшими из жизни, с которыми она поддерживала связь при помощи верчения стола[15].

Если не обращать внимания на эту невинную манию, то это была знатная старая дева, добродетели и познаниям в науках которой Фанни часто во всеуслышание отдавала должное.

За столом мадемуазель Эльер оказалась рядом с Сен-Фирменом и строго пожурила его; но зловредный нотариус не оставил полученный нагоняй без ответа и постарался вновь поднять ее на смех. Повысив голос, он попросил соседку по столу передать его извинения месье Буонапарте, потому что не хотел обидеть никого из обитателей потустороннего мира, ибо, как объяснил нотариус, он достаточно благоразумен и знает, что призраки, а особенно призраки великих людей, очень мстительны и обычно не понимают шуток.

Крайне уязвленная грубыми насмешками ехидного нотариуса, который, сам ни во что не веря, пытался выставить ее дурочкой, бедная мадемуазель Эльер не знала, куда деваться.

Своевременно, с всегда присущим ей тактом, Фанни призвала на помощь учительнице доктора Мутье, который, как и полагалось стороннику школы Нанси, был подкован во всем, что касалось вертящихся столов, медиумов, духов и призраков.

– А вы сами занимались столоверчением, доктор?

– Ну разумеется, это очень приятное времяпрепровождение.

Казалось, доктор подсмеивался над самим собой, хотя и уверял, что общение с потусторонним миром возможно. Бесспорно, он защищал явления духов с таким изяществом, что насмешливым умникам, с налета отрицающим загробную жизнь и знаки, посылаемые из иного мира, было непросто его переубедить.

– Прошли те времена, когда мы, врачи, верили только в то, что открывалось нам с помощью скальпеля! Такие умы, как Шарко[16]…

– А разве Шарко при жизни не беседовал с Наполеоном Первым? – спросил, хихикая, бестактный Сен-Фирмен.

– Давайте говорить серьезно, – ответил доктор.

– Не! Нет! – возразили гости, – только не серьезно!..

Другие, напротив, поддержали оратора.

– Но послушайте, вы же христиане; верите ли вы – скажите: да или нет – в бессмертие души? Когда же вы, подобно месье Сен-Фирмену, успели стать жертвами грубого материализма, и из-за этого материализма он не понимает, что форма вещей и существ является всего лишь видимостью, изменяющейся в зависимости от чувств и восприятия каждого из нас? Форма может исчезнуть, видимая оболочка может разрушиться, но сущность, которой они придают внешнюю форму, не исчезает вместе с ними, а раз она продолжает существовать, значит, она может дать о себе знать…

– С помощью верчения столов! – с иронией промолвил Жак.

– Почему бы и нет?.. Посредством ударов, стуков, перемещения видимых предметов мы узнаем о существовании невидимой материи.

– Дом с привидениями! – воскликнул кто-то. – Бррр… доктор! Вы нас пугаете!..

– Прочь, Мефистофель!.. – не унимаясь, воскликнул Жак. – Посмотрите на нашего бесподобного, добрейшего Мутье, и скажите мне, можно ли заподозрить этого человека в том, что он на короткой ноге с дьяволом?

– О подобном я не говорил! – возмутился доктор, важно поглаживая тронутые сединой бакенбарды, аккуратно обрамлявшие его симпатичное румяное лицо типичного ученого в