улыбнулась. Мама постоянно сетовала по этому поводу с тех пор, как Элизабет переехала в Вассар. Хотя она отнюдь не была тучной, тем не менее Элизабет всегда была немного полнее своей стройной мамы. И все же Катарину вечно беспокоило, что Элизабет слишком худая, даже после того, как та набрала нормальный вес в первый год обучения в школе.

– Я питаюсь довольно хорошо, – ответила Элизабет. – Ты чудесно исполнила Бетховена, – добавила она, быстро меняя тему.

Ее мать отмахнулась от комплимента, вскинув руку.

– Я все еще пытаюсь довести до высокого уровня технику арпеджио[8] на левой руке.

– По мне, так все было великолепно.

– Говоришь, как твой отец. А он далеко не музыкант, ты и сама знаешь.

– В таком случае ты сыграла просто ужасно.

– А вот язвить не нужно. Я как раз собиралась выпить чаю в северной гостиной – присоединяйся ко мне. – В доме ее родителей были не только северная и южная гостиные, но и роскошная столовая, вмещавшая до пятидесяти человек, а также большой бальный зал.

– Боюсь, я не могу…

– Нора как раз собиралась накрывать на стол. Я просто скажу ей, чтобы она принесла еще одну чашку.

Нора О’Доннелл была их горничной из Ирландии – замкнутой и обидчивой девушкой, которую ее мать непостижимо любила, считая бесценной. Элизабет знала, что Нора обкрадывает ее родителей, но, видя бедственное положение иммигрантов из Ирландии, Элизабет ничего не рассказала.

– С сожалением должна сказать, что не могу остаться. Пожалуйста, не беспокой Нору из-за меня.

Катарина вздохнула.

– Мне правда очень хотелось бы, чтобы ты наняла горничную. Твой отец с радостью бы оплатил ее работу.

– Раз в неделю владелец Стайвесанта приглашает уборщицу по очень разумной цене.

– Ну, по крайней мере, это приличное место для проживания. Хотя, должна сказать, мне нет дела до некоторых отбросов общества в том районе.

– Там я в полной безопасности, мама.

– Раз ты так говоришь, – с сомнением ответила Катарина. – Но если ты не можешь остаться на чай, то зачем тогда пришла?

– Я лишь зашла, чтобы одолжить платье.

– Для чего?

– Главный редактор моей газеты поручил мне осветить вечеринку в саду у Асторов…

– У Асторов?

– Да.

– Сегодня? В их особняке на Пятой авеню?

– Начало меньше чем через час.

Ее мать горестно усмехнулась.

– Без сомнения, это будет грандиозный прием. – Выражение тяжелой потери промелькнуло на ее лице. – Не понимаю, почему миссис Астор – как она просит себя называть – не считает семью ван ден Брук одной из «Четырехсот». Жаль, что твоего отца это особо не волнует. Уверена, будь все иначе, мы были бы в списке гостей.

Элизабет одновременно разозлила и тронула попытка матери сохранить лицо. Так называемые «Четыреста» были списком людей, которые имели влияние в светском обществе, представляя собой элиту Нью-Йорка. Ходили слухи, что список был недостоверным. Что такого документа не существовало. И что число «четыреста» просто отражало количество людей, которые могли собраться в бальном зале дома миссис Астор.

– И все же зачем ты пришла сюда? – спросила Катарина.

– Как можешь видеть, мне не хватает подходящего наряда, – ответила Элизабет, указывая на свое довольно скромное зеленое платье и сшитый на заказ жакет в тон. – У меня есть несколько платьев в моей квартире, но они не подходят для данного мероприятия.

Ее мать кивнула.

– В этом наряде ты будешь как белая ворона в доме Асторов. В конце концов, твоя колонка в газете освещает все светские хроники.

Элизабет вздохнула.

– Не представляю, кто вообще читает эту колонку.

– Вероятно, другие женщины.

– Скорее, глупые и поверхностные, у которых слишком много свободного времени.

Катарина скрестила руки на груди.

– Кто бы говорил – ты обязана своей работой высокому положению своей семьи, и тебе это прекрасно известно.

– Я не горжусь этим. По правде говоря, я…

– Ты не была такой гордой, когда пользовалась нашим влиянием.

– Мне пришлось, если таким образом я смогу принести пользу миру.

– Тем не менее сейчас самое главное – чтобы ты оделась должным образом для этого поручения, – на лице ее матери появилась высокомерная улыбка.

– Все знают, что у тебя самые красивые платья в городе, – заявила Элизабет, заменив лесть правдой, а именно тот факт, что у нее не было времени заскочить домой в Стайвесант, чтобы переодеться.

– Я не слышала такого, – ответила Катарина. – Но я посмотрю, что можно тебе предложить.

Она развернулась и грациозно выскользнула из комнаты как раз в тот момент, когда Нора вошла из двери, ведущей на кухню, неся сверкающий серебряный чайный сервиз. Когда она увидела Элизабет, то попыталась изобразить на лице подобие улыбки. Это было похоже на то, как лава пытается течь обратно в вулкан, и все же девушке наконец удалось слащаво и самодовольно ухмыльнуться.

– Доброе утро, мисс, – поздоровалась она, делая реверанс. – Не знала, что вы придете.

– Я и не планировала, Нора, но вот она я. Как поживаешь?

– Не могу жаловаться, мисс, – ответила та, ставя поднос на край стола. – Я принесу еще одну чашку…

– Я не останусь, – сказала Элизабет, наслаждаясь тем, как девушка пыталась скрыть свое облегчение еще одним неубедительным выражением лица. Нора О’Доннелл не была одаренной актрисой, но она была ловкой воровкой, крадущей маленькие безделушки из обширной коллекции украшений Катарины. Она всегда тщательно выбирала более дешевые вещи, которые ее хозяйка редко носила. Ее неприязнь к Элизабет, без сомнения, подпитывалась знанием того, что та знала тайну, поскольку не раз видела, как Нора засовывала украденные вещи в свои карманы. Она притворилась, что не подозревает о воровстве девушки, а Нора притворилась, что не знает, что Элизабет ее раскусила. Это была маленькая игра, в которую они играли и в которой Элизабет одерживала верх, что приводило Нору в ярость. Отсюда и ее едва сдерживаемая злоба. Элизабет подумывала о том, чтобы открыто поговорить с девушкой, ее восхищала смелость горничной. Но в то же время ее возмущало безрассудство матери и равнодушное отношение к кражам, происходящим прямо у нее под носом. Вдобавок ее еще больше тревожило то, что она наняла на работу такую вспыльчивую девушку.

– Может, мне принести вам что-нибудь, мисс?

– Нет, спасибо, Нора, все нормально.

Убрав прядь темных волос со лба, Нора вновь присела в реверансе, задержавшись чуть дольше, чем необходимо, чтобы показать свое неповиновение, прежде чем покинуть комнату. Элизабет почувствовала облегчение, когда горничная ушла. Однако она находила девушку довольно симпатичной: у той были блестящие черные кудрявые волосы и чистая белая кожа, хотя ее мать не раз заявляла, что толстые лодыжки Норы выдают ее принадлежность к крестьянам. Катарина