– Доброе утро, мистер Снид, – поприветствовала Элизабет, избегая зрительного контакта.

Она двинулась, чтобы пройти мимо него, но он поймал ее за локоть.

– Куда спешите? Направляетесь на пожар?

– Извините, у меня есть поручение…

– Которое может подождать еще несколько минут, – сказал он, сильнее сжимая ее руку. – Не стоит вести себя невежливо по отношению к коллегам, не так ли? Думаю, не нужно отказываться от предложения дружбы.

Его наглый тон раздражал ее.

– У меня достаточно друзей, – процедила она, отстраняясь, чтобы уйти. Но, прежде чем она успела сделать шаг, он схватил ее за запястье и притянул к себе.

– О, не думаю, что у кого-то может быть слишком много друзей, – произнес он, его лицо было так близко к ее, что она чувствовала запах его лаймового лосьона после бритья. – Никогда не знаешь, когда они пригодятся. – Прикрыв глаза, он наклонился ближе, как будто хотел ее поцеловать. В этот момент Элизабет услышала звук приближающихся шагов и голоса, доносившиеся с той же стороны. Кто-то направлялся к ним со стороны вестибюля – судя по всему, двое мужчин. Элизабет воспользовалась моментом, чтобы отстраниться, но Саймон крепко держал ее за запястье, наклонившись вперед, чтобы прошептать ей на ухо:

– Помни, что я сказал – никогда не знаешь, когда тебе понадобится друг. – Отпустив ее, он рассмеялся и быстро поднялся по лестнице, тихо насвистывая.

Чувствуя, как к щекам приливает жар, Элизабет потерла запястье и встряхнулась, прежде чем продолжить свой путь вниз в вестибюль. Двое мужчин, которых она слышала ранее, приподняли шляпы, проходя мимо. Она коротко кивнула в ответ, не в силах выдавить улыбку. Ее лицо горело – не от стыда, а от гнева. Она поклялась не спускать глаз с Саймона Снида, даже когда прокручивала в уме его слова, рассматривая приглашение в рамках скрытой угрозы. Он, конечно, был не из тех, кого хотелось бы иметь в качестве врага, однако она чувствовала, что он мог бы быть полезен как «друг», если бы только она могла играть с ним так, как он пытался играть с ней.

Оказавшись снаружи, Элизабет сделала глубокий выдох. Хоть воздух в августе в Нью-Йорке был далеко не самым чистым, ей было приятней вдыхать его, нежели чем делить воздух с таким человеком, как Саймон Снид. Через дорогу, на западном углу Энн-стрит и Бродвея, люди входили и выходили из часовни Святого Павла, и так было весь день напролет. Она повернулась, чтобы взглянуть на пятиэтажное здание редакции «Геральд» позади нее, с высокой мансардной крышей и белым мраморным фасадом. Построенный во французском стиле времен Второй империи[7], он был детищем Джеймса Гордона Беннетта-младшего – сына знаменитого основателя газеты «Геральд». Он купил участок бывшего Американского музея Барнума, чтобы построить элегантное чугунное здание с утонченными мансардными окнами и богато украшенной металлической отделкой.

Обычно Элизабет нравилось любоваться им, однако в данный момент она была в дурном настроении, расстроенная ограничениями, налагаемыми на ее пол. Она прекрасно понимала, что будь она мужчиной, ее не заставили бы освещать вечеринку в саду вместо возможного случая убийства. Быстро шагая на север по Парк-Роу, известном как Издательская улица (или Печатный двор, названный в честь улицы в Лондоне), она миновала небоскреб знаменитого журнала «Таймс», офиса газеты «Трибюн» с часовой башней, маленькое здание «Штатс-цайтунг» и завернула за северный угол здания редакции «Уорлд», круглый купол которого повторял купол городской ратуши через дорогу.

Элизабет подумала было поймать кеб, но решила вернуться на железнодорожную станцию в центре города, надеясь мельком взглянуть в окна квартиры, где она видела, как напали на женщину. Она думала, что сможет рассмотреть то место.

Глава 3

Элизабет села на поезд до 28-й улицы, пройдя два квартала до дома своих родителей. Городской особняк во французском стиле шато находился всего в четырех кварталах к югу от дома Асторов, и хотя его отделка не была такой роскошной, как часто фотографируемый особняк Асторов, он тем не менее выглядел достаточно величественно, отчего каждый раз, входя в него, Элизабет чувствовала, будто ее жизненные ценности принижаются.

Войдя в мраморное фойе, украшенное сверкающими люстрами и застекленными шкафами, заполненными старинной китайской керамикой, Элизабет услышала знакомые звуки рояля, доносившиеся из гостиной. Ее мать играла произведение Бетховена. Элизабет узнала быстрое исполнение невероятно сложной композиции «Патетическая соната», поскольку не раз пыталась справиться с ней сама. Однако ее мать довела технику исполнения до идеала благодаря природному таланту: каждая нота была жемчужиной точности и красоты, сверкающими капельками в струящемся фонтане совершенства.

Катарина ван ден Брук обладала таким даром, который вызывал зависть у музыкантов более заурядного таланта. Будучи представительницей последней категории, Элизабет давно перестала испытывать что-либо, кроме удивления способностям своей матери, не говоря уже о ее дисциплине и преданности делу. Пожалуй, это была единственная черта характера ее матери, которой она искренне и открыто восхищалась. И еще, конечно, ее красотой: неземной, неоспоримой и захватывающей дух. Что всегда впечатляло Элизабет, как и всех, кто встречался с ней: ее мать была способна удивить окружающих безразличием к своей внешности. Хотя Элизабет прекрасно понимала, что это всего лишь продуманный образ. Катарина прекрасно знала, как ее внешность влияет на окружающих, и весьма уместно использовала ее в своих интересах.

Внезапно музыка фортепиано прекратилась. Вслед за легким стуком каблуков по полированному паркету появилась стройная фигура ее матери в открытом дверном проеме. Лишенное макияжа и обрамленное прядями золотистых волос, ее лицо было настолько прекрасным, что у Элизабет перехватило дыхание. Сила красоты ее мамы всегда немного шокировала. Одетая в платье медового цвета с кремовым французским кружевом в области декольте, подчеркивающее ее светло-карие глаза, Катарина ван ден Брук выглядела по меньшей мере на десять лет моложе своих сорока двух лет.

– Элисабет, дорогая, какой приятный сюрприз! – воскликнула она, бросаясь к Элизабет с присущим ей энтузиазмом и целуя ее в обе щеки. Она произносила имя своей дочери как «Эй-лис-а-бет», хотя оно было английским, а не голландским. Дать такие имена своим дочерям, которые могли бы сойти за английские, была идея отца Элизабет. По его словам, они соответствуют духу будущего города, а не его прошлому. Голландские колонисты проявили подобную практичность, когда передали Манхэттен англичанам во избежание кровопролитной войны.

Катарина отступила назад, чтобы разглядеть свою дочь.

– Ты похудела, – промолвила она, нахмурившись. – Ты плохо питаешься.

Элизабет